«Да, Шеффилд, ты уж точно заполучил моё доверие».
Первым, что я услышала с утра, был не высокий голос медсестры, а низкий и тихий баритон Шеффилда, напевающий мне о том, что если бы сегодня был последний день, то завтра было бы слишком поздно. Это была чья-то песня, и я не могла даже вспомнить исполнителя.
Он не держал меня за руку, потому что я ощущала холод на своих ладонях. Аппарат пищал размеренно и не отвлекал меня, но я не хотела обращать на него никакого внимания. Голос психолога звучал слегка расстроенно, что заставило меня почувствовать себя неловко.
Я сжала руку в кулак, а затем открыла глаза, позволяя утреннему, яркому и настойчивому свету ударить себя прямо в лицо.
7. Вперемешку с грязью.
Первым, что я почувствовала, стало непонимание. Я попыталась встать с кровати, но медсестра тут же уложила меня обратно.
— Вам сейчас нельзя вставать и делать резких движений, — сказала она, выражая сочувствие, — Лучше сохранять горизонтальное положение до полной реабилитации мозга и восстановления всех функций организма. Доктор рад, что вы очнулись. Я зайду в полдень и проверю показатели.
Невозможно было превозмочь себя и ответить, потому что двигать челюстью было сложно, так что я просто кивнула, отвернув голову в другую сторону и устремив взгляд в окно.
На улице светило солнце, резало глаза и впервые за несколько недель я ощутила себя немного живее чисто морально.
Глубоко дыша, я подождала, пока перестанет кружиться голова и только тогда повернула голову чуть в сторону.
— Здравствуй, — сказал мне Шеффилд, встретившись со мной взглядом, — Как ты себя чувствуешь?
Я сглотнула, потому что во рту после продолжительного нахождения во сне ужасно пересохло.
— Я в порядке, — прохрипела я, осматривая палату.
В голове начали проясняться мои старые мысли и догадки насчет цвета стен или же вида из окна, и я была приятно удивлена, что стены, вопреки всем ожиданиям, оказались зелёными, а не синими, а вид за окном оправдал мои предположения.
Больница находилась в центре города, а широкие окна позволяли разглядеть чуть ли не половину района, залитого солнечным светом. Высотки, отражающие лучи, будто светились, и это было почти как чудо.
Как ни странно, я никогда не видела настолько прекрасного вида примерно лет с пятнадцати.
По всему телу ходили неприятные мурашки, а в голове стоял лёгкий шум. Видимо, это из-за машин, разъезжающих где-то снизу, потому что мне казалось, будто я нахожусь, как минимум, на пятнадцатом этаже. Шеффилд молчал. Я не могла вспомнить ни единого момента с тех пор, как заснула у него в машине, и мне сильно хотелось узнать, что со мной было, но я сочла правильным не спрашивать ничего у Шеффилда.
Не сейчас.
— Ты пролежала в коме тринадцать дней, — проговорил психолог, глядя на меня немного с отторжением, что заставило сжаться, — Я надеюсь, что тебе станет лучше, сейчас ты бледная.
Он на несколько минут замолчал, просто глядя на меня и что-то высматривая, а затем поднялся с соседней койки.
— Сейчас мне надо на работу, я заеду вечером и привезу тебе чего-нибудь.
— Мне ничего не нужно, спасибо, не стоит, — проговорила я, тяжело вздыхая, потому что в глазах внезапно помутнело, — Я не хочу ничего. Просто скажите мне, что я не сплю.
— Ты не спишь, — слегка ошарашенно ответил Шеффилд, и я услышала, как он замедлил шаг и даже остановился, — Поговорим потом, когда ты полностью выздоровеешь. До вечера.
— До вечера, — я попрощалась, закрывая глаза и проводя по лицу руками.
Кроме меня в палате больше никого не было, так что я осталась в полном одиночестве.
Когда ты ничего не видишь — одиночество не настолько тебя тревожит, ты просто смешиваешься со всеми теми вещами, которые становятся для тебя самыми жизненно необходимыми.
Тебе становится более интересно, более увлекательно изучать обстановку вокруг. Работает воображение, рисуя в голове самые невероятные и невообразимые картины. С закрытыми глазами всё становится не таким уж и скучным. На самом деле, я просто не привыкла видеть мир с другой точки зрения, но мне это всегда сходило с рук.
Я не чувствовала никакой тяги к той стороне, от которой веет теплом и беспечностью, а сейчас мне начинает казаться, будто всё то, что я недавно считала обыденным — абсолютная беспросветная мгла. После тех кошмаров, что мне снились — или вовсе не снились — я стала… другой.