***
Когда мы оказались дома у Мэрилин, то я первым делом закрылась в ванной комнате. Я подошла к зеркалу, попутно стягивая с себя футболку, чтобы лучше рассмотреть то, что так сильно болит внутри.
Моя грудь оказалась полностью чистой, хотя, судя по жгущему тело ощущению, где-то между рёбер определенно должно быть окровавленное пятно.
Чёрт возьми, — я усмехнулась, качая головой, — Фантомные боли — одно из самых жутких разочарований в мире. Пальцы на руках были бледнее душевой шторы.
Нет, Ри, — снова сказала я сама себе, — Ты — самое большое разочарование.
В голове скакали мысли, ударяясь о стенки.
— Ри! — Мэри была за дверью и стучала в неё со всех сил, — РИ!
Я повернулась, подошёл к ней и отодвинула защёлку в сторону, позволяя женщине забежать в ванную комнату. Она выглядела встревожено, испуганно и словно на несколько секунд выбитой из жизни.
— Я не хотела ничего с собой делать. — сказала я.
Она поджала губы, а затем её взгляд замер на моей шее. Что ж, она увидела то, что я скрывала.
— Ри, ну зачем? — только и спросила она, вытягивая руку, чтобы коснуться моей шеи, но ничего больше сделать не смогла.
— Я спала в тот момент, — проговорила я, глядя прямо в глаза, — Правда.
Мэрилин выглядела так, будто готова была заплакать в любой момент. Её глаза были красными от слёз, а губы дрожали, словно она хотела что-то сказать, но сдерживалась изо всех сил.
Я сглотнула горечь, тяжело вздохнула и надела футболку. Мэри всё это время стояла молча, наблюдая за каждым моим движением и буквально держа себя в руках. Пальцы её рук были скрещены.
Выйдя из ванной, я прошла в коридор, где в мои ноздри ударил яркий аромат ванили. Голова сразу же закружилась; я провела рукой по волосам, медленно вдыхая знакомый запах и сканируя обстановку. Глаза были закрыты, а шаги Мэрилин за моей спиной стали едва различимы, а сейчас и вовсе сливались с гулом голосов в моей голове.
Всё вокруг стало месивом из слов, голосов и воспоминаний. Я схватилась за голову, будто желая раздавить её руками.
«Проснись, Донован!»
Я раскрываю глаза, потому что меня толкают в плечо.
Испанский. Вокруг меня все мои одноклассники, словно роботы, исписывают свои листы. На меня смотрит Софи Грей, а её отец, сидящий рядом с ней, разглядывает мои руки, лежащие на парте.
— В районе участились случаи нападения на учеников, — миссис Олсен тревожно сжимает в руках свои очки, а её глаза смотрят на каждого из родителей, — Нападающий — определенно крепкий человек, у которого точно есть физическая сила. Он старше пятидесяти — это однозначно, потому что каждый из учеников, которые попали под его руку, сказали, что у него седые волосы. Мария, девушка из десятого класса, — голос учительницы ломался, стоило ей называть имена учеников, — Она рассказала, что он был полным, мексиканского происхождения и с плохим английским.
— А какого чёрта школа не следит за тем, чтобы обеспечивать должную охрану своим ученикам? Или, по вашему, наши дети должны всегда находиться в опасности, бояться выйти на улицу после уроков, или как? — отец Софи, шериф полиции, гремит своим басом на весь класс, — Вам платят!
— Да, — молодая учительница мнётся, — Вам будет лучше поговорить с директором. Я в таких вопросах некомпетентна.
Я закрываю глаза. Мои пальцы сжимают ручку.
Я снова возвращаюсь в дом Мэрилин, но уже не в силах открыть глаза.
Голос Мэрилин всё ещё неразборчив. Я слышу глухое шипение, громкие шаги и последнее, на что я способна, это кашель.
Мою шею обнимает сильная мужская рука, и я, словно тряпичная кукла, падаю вперед, натыкаясь на чужое твёрдое тело.
Всё внутри, мой разум, моя голова, мои лёгкие — даже сердце, всё пропитывается запахом ванили, всё становится размытым и не имеющим не малейшего значения.
Рефлекторно цепляясь за чужую кожаную куртку, я будто пытаюсь стать выше, но ничего не выходит. Меня сжимают в охапке, я ощущаю горячее дыхание на своих волосах, а мои руки нерешительно обнимают за талию мужчину, в которого я, судя по всему, ужасно влюблена.
Его голос звучит ярче, чем у Мэрилин.
— Ри, твою мать, — он крепче сжимает меня, но себя я уже не чувствую.
Я смеюсь, сама тому удивляясь. Совершенно никакой выдержки.
— Я люблю тебя. — произношу я, зарываясь лицом в его куртку, чтобы скрыть собственные признания, — Я тебя люблю, Шеффилд.
Смеяться больше не хочется, пусть истерика всё ещё преследует меня по пятам; далее я молча впитываю обстановку и пытаюсь не говорить ничего лишнего. А хочется. Так хочется, что губы дрожат.