Шеффилд проводит рукой по влажным волосам, а затем хмурится, глядя на меня.
— Не говори мне, что у тебя больше нет одежды, кроме той, что на тебе.
Я хмыкаю.
— Неужели? — искренне удивляется он.
— Ну, — начинаю я, — У меня ещё осталась ваша водолазка и те женские леггинсы. У меня есть одежда, просто она стремная.
Неожиданно для меня, он вздыхает так громко, что я был способна это услышать, а затем берёт меня за руку и ведет своей машине.
Как я поняла позже, это иномарка. Форд, если меня не подводит зрение и синий значок на руле. Я сижу на переднем сиденье и гляжу сквозь лобовое стекло на двигающиеся туда-сюда дворники и на то, как капли дождя врезаются в капот автомобиля, при этом взрываясь. Наверное, будь я каплей, я бы тоже сейчас была не против взорваться, потому что я снова в плену ароматизаторов с ванилью. Нос начинает чесаться, но я лишь стискиваю зубы и гляжу на психолога, сидящего за рулем.
На его лице сплошная собранность и сосредоточение всего, казалось, мира. Он глядит по сторонам, когда выезжает из двора школы, но потом тяжело вздыхает и сталкивается со мной взглядом.
— Как ты, Рикки? — спрашивает он.
Я смотрю на мокрую дорогу и чувствую себя невыносимо спокойно впервые за многие недели и месяцы, несмотря на ваниль.
— Я… хорошо.
— Серьезно? — произносит Шеффилд, будто не веря своим ушам, даже повернувшись.
— Серьезно, — зеркально произношу я.
В его машине тепло. Уже вечер, поэтому темнеет довольно рано, а холодно уже с самого утра. Я всё ещё хожу в тонкой толстовке и джинсовой куртке сверху, но при этом умудряюсь не замёрзнуть до смерти.
— Куда мы едем?
— На кладбище. — отвечает Шеффилд, сворачивая на небольшую дорожку и выезжая на трассу.
Меня в момент передернуло. Я воззарилась на него, едва в силах перебороть желание заорать.
— Зачем? — прохрипела я, теряя самообладание, — зачем?
— Тише, Рикки.
Взяв меня за плечи, Шеффилд вёл меня по узкой тропинке через чужие могилы, покрытые мхом и заросшие травой. Я начала дрожать, ощущая невыносимый холод. Я могла физически чувствовать ломящий кости озноб, а потом поняла, что глаза наливаются слезами.
Уязвимость настигает меня врасплох, когда я понимаю, что он ведёт меня к могиле моих родителей.
— Нет, пожалуйста, не надо, — я резко разворачиваюсь, натыкаясь на его грудь и пытаясь вернуться к дороге, — Прошу!
Он лишь берет меня за шею и прижимает к себе, наклоняясь ко мне.
— Тебе нужно туда сходить, Рикки, тебе нужно, — он сжал меня в руках так сильно, что я потеряла дыхание, пытаясь вырваться, — Я обещаю, всё будет хорошо.
Вокруг было темнее, чем обычно. Или это всё из-за моих истощенных нервов? Я подняла голову и носом коснулась подбородка Шеффилда, резко отвернувшись от него.
— Зачем? — спросила я.
— Тебе должно стать легче. Ты не можешь их отпустить. — объяснил он, а я сглотнула.
— Отпустите меня.
В следующую секунду его руки уже были в карманах куртки, а я отошла от него, поворачиваясь к могилам своих родных. По спине прошлись ледяные мурашки. Я не ходила сюда уже около двух лет, опасаясь худших срывов, чем-то, что я не могу нормально спать. В глазах застыла пелена из тьмы и страха. Я вдруг ощутила, будто почва подо мной проминается, и я проваливаюсь под землю, но на самом деле я твёрдо стояла на ногах и даже слышала дыхание психолога.
Я прошла ближе, садясь на невысокое ограждение и глядя на два надгробных камня с высеченными на них именами, фамилиями и датами. Эмили и Грегори Донован. Мама и папа.
— Отцу было сорок три, а маме — сорок. — произнесла я, несмотря на то, что Шеффилд мог и вовсе не слушать меня. Он всегда отвлекался на всякие мелочи.
— Я посчитал, — тихо ответил он, медленно подходя ко мне и с осторожностью присаживаясь рядом.
Его широкие плечи заставили меня двинуться, потому что я не была готов к тому, что наши руки были настолько рядом. Нарушение личного пространства сейчас играло очень важную для меня роль.
— Прости, — Шеффилд понял, в чем дело, и двинулся ещё дальше, оставляя меня на безопасном от него расстоянии.
Я сидела и смотрела на надгробные камни, которые хранили последнюю информацию о тех, кому я действительно была нужна. Я всегда ощущала их заботу, даже когда они были на меня злы или мы были в ссорах, они всегда любили меня, какой бы я ни была. Родители были моими героями. Сейчас мои герои стали призраками. Я уже слышала от кого-то эту фразу, но сейчас это не имеет никакого значения.