— Что ж, доктор, — сказала графиня, усаживаясь лицом ко мне на одну из перекладин. — Похоже, месье Дюпену невыносима мысль о том, что нас разлучат.
— Сомневаюсь, что у Дюпена в голове были какие-то другие мысли, кроме как ревностно оберегать свои инструменты. Он похож на школьника, который охраняет свою домашнюю работу от других мальчиков.
— Это правда, что он нашел свое единственное призвание и не потерпит, чтобы кто-то еще посягал на его знания.
— Сомневаюсь, что у кого-то из нас есть хоть малейший интерес к этому.
— Ах, но вы были единственным из нас, кто спросил об этом слове, явно затронув суть его интересов. Кто такой картограф, как не математик с очень узкой специализацией?
— Я имел в виду инверсию, но она выпала, — раздраженно сказал я. — Больше ничего не нужно делать.
— О боже.
— О боже, что?
— Мне придется сообщить месье Дюпену, что доктор в очень плохом настроении.
Я ничего не сказал. Если мой взгляд задерживался на линии ее подбородка на секунду дольше, чем того требовало благоразумие, то я надеялся, что она не заметила ошибку.
И все же она отвлекает меня…
Мергатройд кивнул матросам, чтобы они начинали грести, и сильные, равномерные гребки начали удалять катер и шлюпку от «Деметры». Сквозь холодную воду до нас доносились ворчание и ропот людей в другой лодке, как будто мы шли бок о бок. Я заметил, что Топольский был спокоен: не такой буйный, как обычно. Он сидел, с виду невысокий, с опущенными плечами, похожий на темный мешок с углем, спиной к движению. Что-то в несовершенстве Сооружения пробудило в нем тревожные мысли. Он скорее размышлял, чем хвастался, и когда разговаривал — с Дюпеном, Брукером или с кем-то из нас на другом борту, — то прилагал заметные усилия, чтобы отвести взгляд от того, что нас привлекало.
— Как ваша рана, Лионель Рамос? — бодро спросила графиня, заглядывая мне через плечо.
— Не думаю, что на этот раз она меня убьет.
— На этот раз.
— Простите?
— Вы же не думаете, что на этот раз это вас убьет? Какая странная формулировка. Это то, что мужчины говорят друг другу в Мексике? Возможно, когда старые религии все еще захватывают воображение, нет ничего необычного в том, чтобы говорить о циклах смерти и возрождения?
— Уверяю вас, ничего особенного.
Она переключила свое внимание на меня. — Вам не кажется странным, доктор Коуд, что я высказываюсь в таких выражениях?
— Не все мы лингвисты, графиня. Коронель просто поддерживал дружескую беседу на языке, который не является для него родным. Не будет ли любезностью с вашей стороны не обращать внимания на случайные ошибки, или это выше ваших возможностей?
— Вы и в самом деле проснулись не с той головой, — она склонила голову к моим коробкам с медицинским оборудованием, которые были уложены в лодке и защищены от повреждений множеством веревок и брезента. — Надеюсь, вы все захватили с собой, иначе к вечеру ваше настроение станет еще более невыносимым.
Мы продвигались вперед. Берега лагуны были достаточно далеко, чтобы я не заметил никакого движения, но через несколько минут, оглянувшись назад, увидел, какое расстояние мы преодолели от корабля. На фоне скал и льда «Деметра» выглядела изящной, игрушечной и хрупкой. Как могла такая маленькая вещь поглотить сотню человек, словно кит, и все равно ощущаться опустошенной и часто посещаемой во время тихих вахт?
Постепенно наш курс менял угол между лодкой и кораблем, так что «Деметра», казалось, медленно вращалась, словно на гончарном круге.
— Они очень хорошо починили мачту, — сказал я Мергатройду, желая завязать разговор, который не касался бы миледи.
— Мачту, доктор? — любезно спросил Мергатройд.
Я нахмурился, глядя на него. — Ту, которая сломалась, Генри, во время нашего плавания. Я совершенно уверен, что помню, как она упала на палубу.