— Восемьдесят на отметке тридцать градусов!
— Шестьдесят и приближаемся к нулю!
Мы опускались и продолжали погружаться. Трещина продолжала идти вниз. Иногда она поворачивала в ту или иную сторону, как перекошенная водосточная труба, но никогда не сужалась и не расширялась, и не было никаких признаков того, что у нее есть дно. Если у Топольского и было какое-то представление о ее абсолютной глубине, то он не высказал никакого мнения, кроме как побудить Ван Вута продолжать. Капитан так и сделал. У него был контракт, и он был уверен в возможностях своего судна.
Мы углубились в континентальный лед на полмили или даже больше. Затем еще как минимум на столько же.
У нас заложило уши. Мы были похожи на альпинистов, спешащих вниз с разреженной вершины. В какой-то момент я оглядел гондолу и понял, что мисс Косайл отсутствует, и удивился, как она могла не быть свидетельницей этого подвига, самой грандиозной и смелой экспедиции нашего века. Затем, перекрывая шум моторов, я расслышал деловитое постукивание ее пишущей машинки и понял, что никакое зрелище, каким бы эпохальным оно ни было, не может помешать работе над сообщением. Вскоре щелканье сменилось писком нашего аппарата азбуки Морзе, так как ее слова передавались по беспроводной связи к ионосферному слою Хевисайда, а затем на принимающие станции, разбросанные по всему южному континенту.
Мы продолжили спуск. На расстоянии трех миль воздух стал еще гуще, но по-прежнему был холодным и сухим. Прожекторы высвечивали удивительные оттенки цвета льда, где полосы мерцающего зеленого, синего и бирюзового цветов чередовались с переливающимися оттенками необычайной тонкости и красоты. То тут, то там виднелись розовые и лиловые прожилки, свидетельствующие о какой-то забытой эпохе в истории Земли. В какой-то момент Мортлок с растущим мальчишеским волнением заметил костлявый остов какого-то огромного морского чудовища, сохранившийся на века, словно между стеклянными плоскостями предметного стекла микроскопа.
Внезапно лед уступил место смеси щебня и грязи, как на раздробленной местности под ледником, а затем мы преодолели еще несколько миль твердой скалы, представляющей собой саму континентальную кору. К этому времени точка нашего старта была невероятно высоко над нами. Если бы расщелина была прямой и если бы над нами не было газовой оболочки, возможно, удалось бы разглядеть крошечную, уменьшающуюся точку неба. Но прибавило бы это нам мужества или подорвало его, я не осмеливался сказать.
Косайл ворвалась обратно в рубку управления, размахивая копией своего последнего сообщения для «Дейли Юпитер».
— Симмс оправдан! — она топнула ногой, как чечеточница, и широко развела руками. — «Великий Топольский доказывает существование открытого полюса и полой Земли!» Как вам такой заголовок, приятель?
— Его имя будет напечатано более жирным шрифтом, — пожаловался Топольский.
— Хорошо! Как насчет «Топольский торжествует! Единственный исследователь нашего времени подтверждает мнение Симмса и доказывает существование полой Земли! Далее следуют неприятные подробности!»
— Лучше.
— Я закодирую это и немедленно передам.
— Не лучше ли, — сказал я, — подождать, пока мы не увидим, что на самом деле находится на дне этой шахты?
Топольский бросил на меня испепеляющий взгляд. — Если бы это было поручено таким людям, как вы, Коуд, никто бы ничего не исследовал. Вы бы испортили им настроение еще до того, как они потеряли бы порт из виду.
— Она расширяется! — крикнул Мортлок. — Стены отодвигаются: двести футов, триста футов… за пределы досягаемости наших прожекторов! Мы выходим на дно…
— Но куда? — спросил я.
Казалось, это была бездна бесконечной черноты. Под нами была абсолютная пустота, темнее ночного свода. Над нами, освещенный направленными вверх прожекторами, был потолок из покрытой пятнами льда скалы цвета черепа, изрезанный шрамами, рябинами и кратерами, как обратная сторона поверхности Луны. Наличие этой пустоты не было неожиданностью, поскольку доказательство ее существования было неотъемлемой частью цели нашей экспедиции. Но увидеть все это собственными глазами, ощутить эту зияющую пустоту под нами и эту зловещую каменную громаду, нависшую над нами, было таким переживанием, которого не могло хватить ни на какое предвкушение. Каждый из нас вырос в мире, где земля под ногами была твердой и надежной, а небо над головой — воздушным и светлым. От этой отвратительной перестановки столь банальных фактов заставила меня пошатнуться, испытать тошнотворную морскую болезнь. Я огляделся по сторонам, изучая застывшие выражения лиц моих попутчиков. Каждый из них переносил реальность нашей ситуации со стоическим спокойствием, с напряженными челюстями и сжатыми губами, но я видел, что за каждой маской скрывается хрупкое существо, которым она была на самом деле.