Братва, как пришла на Рапа, принялась в кабаках трезвонить, хвастаться, а там и так уже все про все знают — слухи, они по морю носятся быстрее, чем штормовой ветер. После этого про Ожерелье среди Сынов Моря байка пошла, что он-де когда-то давно спас дельфина, выброшенного бурей на берег, и тот его за это отблагодарил: показал все скрытые и незнакомые мели и много еще чего в придачу. А капитан себе карту составил. В байку поверили, и к Ожерелью началось самое настоящее паломничество по поводу карты. Ожерелье сначала ржал, но вскоре ему стало не до смеха. Дошло до того, что капитан объявил во всеуслышание: кто, мол, еще раз при нем о карте заикнется, тому он, не сходя с места, собственноручно выпустит кишки наружу. И выпустил разок — нашелся дурак на свою голову. Страсти потихоньку утихли, но и наши постарались, выручая капитана из передряги: стали уверять, что дельфин здорово поранен был и показать успел мало — каких-то пару мелей, — а потом, чувствуя приближение кончины, нырнул и больше не показывался. Умер, стало быть. Про то, что карты нет вообще, не поверил бы никто, а в новую байку поверили. На том все и кончилось. Но все же, когда галеры гнали нас, то смерть и впрямь дышала в наши затылки, а Ожерелье тогда хохотал, стоя на мостике.
Страшным стало лицо Ожерелья. Окостенело оно, лишь провалы глазниц темнели в проступившем сквозь кожу черепе.
— Где он? — спросил Ожерелье и по-волчьи, всем телом, развернулся, отыскивая взглядом мага, увидел, поднялся и пошел к лежащему Зимородку, загребая сапогами песок.
С моря до меня донесся многоголосый радостный ор. Орали наши. У меня ум за разум зашел. Вот и праздничек… Интересно только какой? Змеюга, что ли, ожил и принялся отстраивать «Касатку» заново? В башке моей давно уже катали пустые бочки по булыжникам, и разобрать, что орут, я просто был не в состоянии.
Ожерелье тоже услышал вопли. Он остановился и обернулся к морю.
— Ожерелье! Капитан!
Я распознал в крике голос палубного. Он еще что-то кричал, но пульсирующий гул в ушах мешал мне расслышать его слова. Я повозился в песке и оказался лицом к бухте. На залитом светом луны пляже шевелилась темная масса, быстро увеличиваясь в размерах: ватага приближалась к нам, размахивая головнями в воздухе. Они были все ближе и ближе, и вдруг я узнал того, кто бежал впереди.
— Сова!!! — заорал я, забыв про боль, раскалывающую мою голову.
9
Они спаслись, все пятеро. Мачта не подкачал: почуял змея и не упустил момента, когда тварь пошла в атаку. Тогда они маханули через борт — этот всплеск я и слышал. Акул бояться было нечего: там, где рыщет, поднявшись из глубин, змей, акул за сто верст днем с огнем не сыщешь. Боятся акулы морского змея.
Кормчий стоял перед Ожерельем мокрый с головы до пят. Он оглянулся на море и махнул рукой:
— Хана «Касатке», капитан. Что делать будем?
Ожерелье не успел ему ответить.
— Надо с фризругами разобраться, — крикнул кто-то из ватаги. — Это из-за них все!
Братва вспыхнула, как сухой трут. Все, чего сейчас жаждал каждый, — это пустить фризругам кровь. Они, ясное дело, тоже не дураки — быстро смекнули, откуда ветер подул, и приготовились защищаться.
— ОСТАНОВИТЕСЬ!
Зимородок сел на песке и несколькими резкими взмахами головы вытряхнул из волос песчинки. Он быстро вскочил на ноги и проворно метнулся, встав между нами и фризругами. На бегу он наклонился, и в его руке оказался посох.
— Боя не будет, — сказал Зимородок. — Уберите оружие.
Братва угрожающе заворчала. Вперед выбрался палубный.
— Уйди с дороги, маг. Не мешай. Ты ничего не знаешь. — Руду покачал мечом. — Они заложили тебя темным магам. И нас в придачу.
Зимородок выслушал палубного и повторил:
— Боя не будет.
Палубный вдруг с громким проклятьем отпрыгнул назад, отшвырнув от себя меч, словно не меч он держал, а гада ядовитого. Руду пятился, отступая от мага. Он оступился, чуть не упал. Его подхватили. Палубный повел круг себя ошалелыми глазами.
— Острога ему в зад… — выдохнул Руду. — У меня меч в кольцо свернулся. Прямо в руке. Я и глазом моргнуть не успел. А он и пальцем не пошевелил.
У фризругов хватило разума, чтобы стоять тихо и не рыпаться. Ежели б с их стороны донесся хотя бы один вяк, то чем бы дело кончилось — сказать трудно.
Зимородок прохаживался между нами и матросней и, вероятно, дожидался, когда распаленные головы поостынут.
Палубный потихоньку пришел в себя. Он сорвал с пояса пустые ножны и с размаха закинул их куда глаза глядят, а потом уселся на песок и принялся изливать душу, проклиная фризругов, магов и дурную свою башку, которая позарилась на жирный кусок. Его молча слушали. Охота воевать пропала — куда уж тут, когда вон он, маг, расхаживает, тыча в песок посохом, сунешься, а он от наглецов мокрые пятна оставит.