И стала братва меня сторониться. Только Братец мне подмигивал в четыре глаза: мол, не тушуйся, Даль, все обойдется. Но не подходил.
Я шел рядом с кормчим, которому, похоже, было все равно: будь я жабой ходящей и говорящей — Сова бы не мигнул. Секрета большого нет: у кормчего в горной деревушке младший брат остался, а сам он оттуда удрал сызмальства. Мне он о своем младшем брате все уши прожужжал — видно, на «Касатке» я ему его и заменял. Ладно, спасибо Сове за это, потому как после смерти Руду Ожерелье смотрит на меня и в упор не видит.
Я шагал рядом с кормчим и слушал, как шушукается вокруг братва. Она о многом шушукалась: о том, что не стоило Руду супротив судьбы-то переть — вот бы и жив остался, поминали опаленного, как свинью, и судили, что, может, Руду-то и прав, но тут же всплывали пятнадцать тысяч колец, на которые согласился Зимородок и выдал Ожерелью лист с приложенной его, Зимородка, печатью. Сказал маг, что лист дает для пущей нашей уверенности, а так слова достаточно — обман у светлых магов не в чести. Поминали и меня, но тут же голоса принижали: я — вот он, рядом иду. И снова Руду…
Я слушал перешептывание, и слезы вскипали у меня под веками. Кто же виноват в смерти палубного, как не я? Если бы не я кости тащил, что бы выпало? Может, все бы и обернулось по-другому… У меня перед глазами маячил распластанный по песку палубный с торчащим из виска гарпуном и глядящий на него Три Ножа. Хоть и видящий я, но ошибся тогда во время спора: никогда бы в жизни Улих на Руду руку не поднял, чтобы убить. Они с палубным вместе раньше плавать начали, еще допережь того, как с Ожерельем столкнулись, не один пуд соли вместе съели. Мне почему-то подумалось, что Три Ножа я видел в последний раз, и стало мне еще хреновей. Я же тащил кости, видя их сквозь мешок, в котором они лежали! Когда убили Руду, мне захотелось закричать, повиниться, но взгляд Зимородка остановил меня. Многое я увидел в его взгляде, понял, что Зимородок готов был из себя потроха вынуть, лишь бы палубный жив оставался, но и от своего маг отступать не собирается. И я смолчал…
Громко хрустнувшая под ногой ветка отвлекла меня. Я споткнулся, и, наверное, благодаря этому думы мои потекли в другом направлении, но мысль, пришедшая ко мне первой, сделала мои колени мягкой глиной, и я чуть не упал, если бы Сова не подхватил меня под локоть.
— Гляди под ноги, — проворчал кормчий.
Я бросил Сову и поспешил к Ожерелью. Кормчий кликнул меня, но я от него только отмахнулся. Догнав капитана, я подергал его за рукав. Он слегка повернул голову, а увидев меня, помрачнел:
— Ну? Зимородок, что ли?
— Нет, — сказал я. Объявлять о своих опасениях ватаге я не собирался: они тогда окончательно спятят. Но и молчать было невмоготу. — Ожерелье, разговор есть.
— Да ну? — мрачно удивился он. — Говори…
Еще чего! Вон как уши-то все враз настрополили.
— С глазу на глаз, — шепнул я.
Ожерелье поморщился.
— Не сейчас, — обронил он.
— Сейчас.
Ожерелье удивился еще больше и помрачнел тоже.
— Не сейчас, — упрямо повторил он.
Я понял, что толку не будет. Ах, острога тебе в жопу, как говаривал палубный, да будет ему там лучше, чем здесь…
И тогда я кинулся в лес прочь от ватаги.
— Даль! — взревел Ожерелье за моей спиной. — Стой! — И крикнул ватаге: — Идите. Я догоню его. Совсем ополоумел малец.
Далеко я не убегал, встал за деревом, слушал, как Ожерелье хрустит кустами и костерит меня сквозь зубы.
— Я здесь, — позвал я его.
Он остановился, и я вышел из-за ствола, за которым спрятался.
— Ты что, парень? — прорычал Ожерелье.
Я молчал, глядя на него. Он тяжело вздохнул, со стоном и пробурчал:
— Давай болтай, что у тебя там.
Я отодрал от дерева кусочек коры и бросил его себе под ноги.
— Ожерелье, вспомни. Зимородок говорил, что сюда не один темный маг спешит, а двое или даже, может, трое.
— И что же? — глухо спросил он, глядя на меня исподлобья.
— А если он с ними и впрямь не справится?
Ожерелье какой-то миг стоял неподвижно, а потом захохотал, трясясь всем телом. Продолжая хохотать, он свалился на мох и внезапно оборвал хохот.
— Ну и ну… — тихо сказал он и спросил: — Боишься?
Я подумал и ответил:
— Не знаю.
По лесу разносились крики: ватага аукала нас. Ожерелье медленно поднялся.
— Пошли назад, — сказал он. — И никому ни слова. Не то тебя разорвут на части. Понял?
И я вдруг как-то ясно понял, что Ожерелье не шутит.