— Илюша, рад тебя видеть. Всё-таки есть у Бориса эта черта — прозорливость! Ведь видит же достойного человека, которому можно доверять, — он мне подмигнул и подтолкнул к своей машине.
— Илья, как я рад! — любезностей ему не занимать. Отец улыбался очень доброжелательно. От той холодности, что у него, что у Илариона не осталось и следа. — Прошу простить, я заеду перед этим по своим делам, поэтому вы поедете с нашим добрым другом, Иларионом Валентиновичем, — он нагнулся к открытому окну, и я похолодел. Резко и неожиданно. На водительском сидении сидел Фёдор. О черт! Черт!
Я побежал скорее к машине Илариона, надеясь, что водитель меня не заметит. Сев на пассажирское сидение, я опасливо, как ребёнок, выглянул из-за кресла и заметил, как водитель смотрит на машину Илариона. Он был спокоен, но всматривался в салон очень внимательно, продолжая разговаривать с отцом через окно. А через минуту они скрылись за потоком машин.
Я тяжело сглотнул. Нервозность, стягивающая горло невидимой верёвкой, стала усиливаться. Я закашлялся. Иларион сел за руль и, весело обернувшись, спросил:
— Нервничаешь, Илюша? Не бойся! Всё будет хорошо, — после этих слов я вспомнил, как за этой фразой очень часто не следует ничего хорошего. Обычно так пытаются успокоить, не рассчитывая на хороший результат.
Мне вспомнилось, как в детстве такой же улыбчивый врач, как Иларион, приближается со шприцом и мирно чирикает, что всё будет хорошо. Нет, не будет. Будет больно.
Пробка образовалась в центре города, прямо перед зданием городского суда. Типичная авария для этого участка. Как назло, здесь всегда ломался светофор, а регулировщика почему-то сюда не могли поставить. Одним словом, Фёдор сидя на сидении пыхтел от злости на жару, пробку и всё, что только вздумается. Его также не покидало странное чувство, будто сейчас его шеф разговаривал не с кем иным, как с журналюгой из гадкой газеты. Хоть он и знал, что Ольга написала о Борисе мемуары вперемешку с дифирамбами, то сейчас её навязчивость ему не нравилась. Да и Татьяна стала казаться не такой склочной тёткой, не подпускающей журналистку. Она всё же никогда не хотела плохого Борису, ни-ко-гда!
И если на его шефа пытаются нарыть компромат, он не допустит этого. Мама воспитала в нём угодливость, приговаривая: «Сынок, никогда не кусай руку, кормящую тебя!» Сынок отчётливо запомнило эту фразу и всегда себе её повторял.
— Борис Валерьевич, это, конечно, не моё дело, — начал жалобно блеять Фёдор, стуча пальцами по рулю.
— Ну так если не твоё, к чему все разговоры? — мужчина был весь день взвинчен до предела. Всё повторял Фёдору не забыть заехать к столярному мастеру, потом на старую квартиру, и на тебе! Опять к этому столяру ехать! По пробкам, по жаре.
— Это вас касается… И вашей жены. И журналистов, что пытаются у вас интервью выпросить, — в той же раболепной манере ответил Фёдор. Борис оторвал взгляд от пейзажа под дрожащим горячим воздухом и взглянул на личного водителя с нахмуренными бровями.
— О чём речь? И при чём здесь моя жена? — голос его сделался строгим, но в то же время в них была нотка любопытства.
— Ну так эта вот заноза-то, Ольга… Зотова, кажется, — почесал затылок Фёдор и скривил лицо, вспоминая. — Она ведь всё просила вашего разрешения на интервью.
— Да. Знаю. Нехорошее у меня предчувствие было по этому поводу. Очень много стали злые языки болтать, и газета паршивая написала обо мне. А у газетчиков имеется дурная манера: они сегодня тебя возносят до небес, а завтра ругают на чём свет стоит. Всё зависит от того, как ты себя преподносишь и что говоришь. Так, а в чём дело? — Борис не причислял себя к числу мнительных, однако после первого интервью стал опасаться.
— Так она не добившись согласия вашего стала к Марине Егоровне подлизываться.
— Как это? — возмутился Борис, заелозив на кресле от нервного напряжения.
— А вот так. Всё ходила, ходила, выпрашивала что-то у неё. А вы ведь знаете Марину Егоровну, — Фёдор попытался подобрать правильные слова. На ум ему шли только хорошие и доброжелательные фразы. — Она такая наивная, что с ней постоянно болтала, — брякнул Фёдор и нервно засмеялся.
— Что-о? — протянул было Борис и покраснел ещё больше. Фёдор даже испугался, как бы его удар не хватил на таком солнце.