- Не думаю, что это мое дело, Дэрил. Я, конечно, поговорить с ней могу. Но она уже достаточно взрослая, чтобы решать самостоятельно с кем ей… общаться, а с кем нет, - и тут же загоняет его в угол своим вопросом. – Если тебя это так тревожит, то почему бы тебе не поговорить с ней? Я думаю, что именно тебя она и послушает. И потом – не так уж плох этот Рейвен, на мой взгляд…
И Дэрил пытается поговорить с Бэт. Правда, она быстро переворачивает все с ног на голову в этом разговоре, как обычно это делает, и ловко ставит его в херов тупик. А потом и вовсе обезоруживает одной-единственной фразой, после которой он чувствует себя последним мудаком почему-то.
Потому что я очень хочу, чтобы моя жизнь наконец-то стала нормальной!
В ту ночь он не спит и все думает. Несмотря на то, что ему уезжать за стены на рассвете. И курит. Добив последние пять сигарет за одну ночь, охренеть! Потому что понимает, что она права. Она определенно заслуживает, чтобы у нее была нормальная жизнь. С катанием на мотоцикле. С закатом на фоне реки. Со свиданиями с мальчиками…
Именно мальчиками, мать их. Мальчиками…
Понимает, но принять не может. Никак не может почему-то этого принять…
А потом видит на прилавке аптеки в Мидлтауне эти долбанные леденцы…
Сначала включается интуиция, когда Дэрил замечает, как Бэт застывает в дверях кухни, заметив банку с леденцами. Но он не слышит почему-то ее голоса в этот момент, завороженный тем, что снова видит эти голубые глаза, которые так широко распахиваются сейчас. В которых он просто тонет… тонет… как в озерах…
Он не понимает, к чему она заводит разговор о леденцах. Херов тупица, вот он кто! Потому что, как тогда в госпитале, он ни хера ни видит и не понимает ничего, кроме того, что она напротив него, и что она будто бы в порядке. Не понимает, что ни хера она не в порядке. Пока она не упоминает о госпитале. Это наконец позволяет внутреннему голосу прорваться через долбанный ступор, в который впал при виде нее. И пока она не говорит о Гормане.
Это выворачивает его душу наизнанку. Воспоминание о том, что творили копы в этом долбанном госпитале. Ощущение собственной невероятной беспомощности. Неспособности уберечь ее. Укрыть собой от всего мира, который сейчас пропитан кровью и болью.
Ему больно и стыдно смотреть в ее глаза. Но он смотрит. Неотрывно. Понимая, что ей сейчас просто необходимо высказаться. Как тогда ему. И пусть это разрывает к херам его душу, но он выслушает ее. Потому что знает, что после этого должно стать легче. Пусть и на какую малую часть, но снимет груз с ее души. Поможет побороть демонов памяти. Кому как не ему знать это…
Каждое слово впивается острыми иглами. Он медленно умирает, представляя все воочию. Как делал это пару раз прежде. Как порой видел это в своих кошмарах. Но глаз не отводит, понимая, что если сделает это, то она замолчит. И тогда все это останется в ней.
Когда ее пальцы касаются его кожи, его сознание взрывается во второй раз. Потому что тут же приходит мысль о том, в какой опасной близости эти пальцы сейчас от края пояса его джинсов. А значит, от обнаженной кожи его живота. Сердце сначала останавливается на минуту, а потом запускается в бешеном ритме, вмиг горяча кровь так, что ему кажется, что в венах сейчас течет раскаленная лава. Из головы тут же улетают все мысли. Кроме одной-единственной. Где-то на задворках разума все же бьется мысль о том, что это все охренительно неправильно.
Ее тонкие пальцы скользят по коже. С каждым движением вверх возводя градус в его крови все выше и выше. Туманя сознание желанием, от которого крутит мышцы, и становится больно в паху.
Это охренеть, как неправильно! Какого хера она делает? Какого хера делает он сам? Почему не схватит эту руку, дразняще движущуюся по его коже? Почему не остановит?
Это все охренеть, как неправильно… И он сам последний мудак. Потому что разве нормальный человек будет испытывать такое желание обхватить руками эту тонкую талию, завалить на стол это хрупкое тело, запуская руки под футболку, чтобы коснуться обнаженной кожи? Впиться в эти губы, так призывно распахнувшиеся сейчас, чтобы почувствовать своим языком ее язык…
Разве нормальный человек может желать все это, когда ему рассказывают о том, что случилось с ней? Чем он лучше этого мудака Гормана?
Все эти мысли приходят позднее, когда наконец это сумасшествие заканчивается с неожиданным приходом Мэгс в кухню. Они причиняют не меньшую боль, чем слова Бэт о том, что ей довелось пережить. А тогда…
Тогда он просто думал о том, что ему просто охренеть как необходимо впиться в эти губы… Коснуться этой высокой груди, сжать ладонями эти бедра, так призывно прижимающиеся к его паху.
Только с голосом Мэгс пришло ясное осознание того, что происходит сейчас. Переворачивая все в нем напрочь. Словно кто-то перетасовал в его башке все, что он знал до этого. Соединяя то, что раньше даже в голову не пришло бы соединить. Внося понимание того, что уже никогда все не будет как раньше. Потому что если прежде он мог разъединить в своей башке Бэт и все остальное, что возникало в нем, подавить это в самом зародыше – потому что, мать его, это была Бэт - то сейчас это почему-то не сработало.
Долбанные леденцы ставят все с ног на голову…
Потому что теперь он уже не сможет смотреть на леденцы и не вспоминать пальцев, движущихся от его живота к соску…
Потому что потом ему начинает сниться всякая херня, доводя его просто до помешательства.
Никогда еще поцелуй не доводил его до такого состояния. Словно он воск, который плавится от огня. Языки сплетаются. Он медленно растекается, становясь воском под ее пальцами…
Губы к губам. Глубже. Еще глубже. Словно выпить до самого дна. Весь ее поцелуй. Всю ее целиком…
Он чувствует кожей ее обнаженную кожу. Старается, как может, чтобы его вес не давил на нее, упирается локтями о кровать, но она впивается пальцами в его спину, уступая движению его языка у нее во рту, и он тогда забывает обо всем. Эти губы… кожа… пальцы… Он буквально растворяется во всем этом, чувствуя невероятный по силе экстаз от всего происходящего в каждом кусочке своего тела. И это еще только самое начало. Потому что пока это только поцелуи. Глубокие. Чувственные.
А потом он отрывается на миг от этих губ и смотрит в голубые глаза-озера, чувствуя, как по телу разливается не меньшее наслаждение только при понимании того, что она ощущает то же самое…
Твою мать, думает Дэрил позднее в ванной комнате, глядя в собственное отражение в зеркале, твою мать… Как долбанный подросток-переросток. Что происходит? Что с ним происходит?
Долбанные леденцы…
Это охренеть как неправильно… охренеть как неправильно… Потому что это Бэт…
Это все оттого, что у него не было секса около трех недель, решает Дэрил. Именно потому и никак иначе. Не надо было вообще начинать все это, злится он. Потому что он прекрасно ранее обходился без всех этих долбанных дел. Самое главное – перетерпеть первые месяцы. Потом привыкаешь. И дернуло же его тогда пойти к рыжей…
Дэрил думает о том, чтобы пойти к Джи, но потом отметает почему-то эту мысль. Не сейчас. Он еще не дошел до этого. Потому что пойти к ней… пойти к ней сейчас как-то неправильно. Ничего хорошего из этого не будет. Только очередной виток паутины, в которой будут оба с головы до ног.