– Твоё? Забирай. А то ты оборонила давеча.
Вытащил из-за пояса за спиной завёрнутый в тряпочку девкин ножик и протянул рукояткой вперёд. Ну я же сегодня весь такой… благородный. Вернуть утерянную вещь без всякого вознаграждения — это же так высоконравственно! Когда Арамис впервые столкнулся с такой формой проявления благородства Д'Артаньяна, то сразу предложил юному провинциалу проткнуться длинной острой железякой. Елица тоже готова отблагодарить меня по-королевски. В смысле — по-королевски-мушкетёрски — дырка прожжена взглядом насквозь через всю мою тощую фигуру.
Меньшак заворожённо проводил ножик взглядом.
Я уже говорил, что на «Святой Руси» каждая вещь — уникальна. А уж не узнать ножик со своего подворья… Чей он, как она его носит… Его мутноватый взгляд непонимающе упёрся в мой лицо. И чего упираться? На моём лице — вежливая, доброжелательная улыбка.
Вам никогда не доводилось, зайдя в гости к малознакомой девушке, возвращать ей публично, в ходе общей семейной беседы, что-нибудь типа трусиков? «Ты обронила. Давеча». Улыбка при этом должна быть, безусловно, вежливой и доброжелательной.
Мутный взгляд отца семейства — сфокусировался, и фокус переместился на получательницу.
– Дура! Курва! Шалава! Разорила и по миру пустила! Мокрощёлка безмозглая! Задарма дала! Да на целку цена впятеро выше! Теперь за гроши пойдёшь! Убью паскудину!
Меньшак не только высказался, но и, в ходе своего выразительного монолога, хорошо приложил дочку по уху, так что та улетела внутрь поварни, подобрал её выпавший от удара ножик, и в сердцах всадил на половину лезвия в доску скамейки, на которой сидел. Гнилая доска хрястнула и распалась на половинки.
В общем-то, он прав — цена на девственниц на греческих торгах в три-пять раз выше. Только где он тут гречников найдёт?
– И не жалко тебе, Меньшак, дитё своё, роженое, вынянченное, выкормленное чужому человеку продавать? Как овцу какую или, там, тёлку?
Меньшак несколько мгновений рассматривал меня с открытым ртом.
– Ну ты сказал. А куда её? «Тёлку»… Кабы она телушкой была… От тёлки — приплод, молоко будет. От овцы — шерсть. Опять же — приплод. А с этих-то оглоедок какой толк? Ведь всё едино — в чужие руки отдавать. Сколько б не ростил, не нянчился — всё на сторону уйдёт. И работа, и забота, и приплод — всё там будет. Отрезанный ломоть. Сколько не вложи — всё без толку, как в прорву. А продать — тогда расхода нет. Приданое, запоины эти. Один навар. А у меня их восемь осталось. Одну продам — семерых хоть накормлю вдоволь. Ты чё, не видишь? Баба-то моя одних девок рожает. Вот же беда. Будто проклятая. Видать, наказал её господь за грехи тяжкие. Ну, так как? Берёшь? Она, конечно, покуда тоща ещё. Так я тебе в привесок другую дам. Из мелких. Какую хочешь.
Покупать девушек на вес мне прежде не приходилось. Кажется, в Таиланде стоимость билета в автобусе устанавливается кондуктором по весу пассажира. А тут и не Таиланд, и не автобус, и я — не кондуктор.
– Зря ты свою бабу ругаешь. То, что она девок рожает — не её вина. Твоя. Это тебе вспоминать — за какие грехи тебя господь девками наказывает.
– Не… Чего это? Она ж рожает — не я. И люди все так говорят. Все ж знают — есть заклятие такое. Чтоб баба — одних девок… Если б мёрли сразу — ладно. А то ведь — живут. А кормить чем? Не, боярыч, ты чегой-то не то…
– Это не я — «чегой-то». Это ты — «чегой-то». А чего люди брешут — мне не интересно. Они говорят, а я знаю. Баба — как горшок печной — что положил, то и сварит. Положишь мясо — будут щи наваристые. Положишь гречу — будет каша рассыпчатая. А пустой воды наплескаешь — будет кипяток гольём. Что ты «наплескал», то и получил.
Вот, Ванюша, можешь поставить крестик в личном реестре попадизма и прогрессизма. «Туземцам прочитана лекция по основам генетики. Понятия XX и XY хромосом даны в доступной для понимания селян форме». Открыжим.
Из-за стенки донеслось дружное «ой». Бурный, быстрый обмен мнениями шёпотом. И всё затихло в ожидании продолжения. Мужик потряс головой, отгоняя как надоедливую муху, изложенную мною научную истину. Которая возлагала вину за несчастье в форме не того гендерного признака на него самого.
Почему несчастья? Потому, что детей даёт бог. Если дети не того пола, размера, цвета, кондиций, которые считается «правильными» в данном социуме в данный исторический момент — гнев господень. Нормальная практика в таких случаях — послать жену по святым местам. Обычно помогает — в дороге встречается достаточно много добрых людей, которые способны поспособствовать в части воспроизводства потомства нужного окраса.
Меньшак очень не хотел принимать сказанное мною. Принять на себя ответственность… Перестать уже привычно, накатано ругать безответную жену, просто пойти против всеобщего, общенародного понимания ситуации и виновности в ней, против обычаев, против дедов-прадедов… «Душа не принимает».
Он даже дёрнулся возразить, типа: брехня и бред недоросля глупого, но увидел внимательный, впитывающий новое знание, взгляд Николая. Вспомнил, что я не «хрен с бугра», а «Зверь Лютый», хорошенько отхлебнул из кружки, отложил дискуссию по сомнительным утверждениям лженауки генетики «на потом», и задал коренной вопрос современности:
– И чего?
– Ну, давай думать. Тебе сынов хочется? Самое простое: подкладываешь свою бабу под других мужиков. Да вон хоть под Жердяя — у него-то только сыновья… Чего «нет»? Не тряси головой — отвалится. Ну «нет» — так «нет».
Бурный шёпот за стенкой за моей спиной позволил оценить накал страстей в остальной части семейства при обсуждении предложенной перспективы. Хотя позиции сторон по данному вопросу были выражены неразборчиво.
– Будешь девок своих купцам в неволю продавать? Ты про гречников слыхал? Только слышал, а дела не имел? И что потом они с «живым товаром» делают? Говорят, что неволя у «гречников» — хуже смерти. А здесь им — смерть от нищеты да голода — прокормить ты их не можешь. А баба твоя — опять брюхата ходит. Поди, ещё одну девку носит. И что скажешь? Ругаться не надо. «Везде клин» — это понятно. Чего делать будешь, Меньшак? Вот. Вот поэтому я и пришёл. Купить хочу. Только не одну из дочерей твоих, а тебя. Самого. С семейством, конечно.
Сзади за стенкой что-то упало и разбилось. И, кажется, — не один раз. Меньшак ахнул и уставился на меня. Изумление его было столь велико, что он не только распахнул рот до самых гланд, но и наклонил свою кружку. Откуда, вполне по закону, сами знаете какого Исаака, струйка бражки полилась на штаны. Напряжено-мыслительный взгляд Николая дошёл до такого накала, что выражал уже не просто напряжённость и мыслительность, но и гримасу боли от этих обоих состояний.
– Эта… А зачем я тебе? Ну… А?
– Вот был бы на моём месте Николай, он бы тебе ответил по-купечески: и товар плох, и нужды в нём нет, и с перевозкой забот не оберёшься. Дескать, «не пользы ради, не корысти для, а токмо дабы не отвыкнуть». Но я с тобой не по-купечески, по-человечески разговариваю.
Я сунул ему в руки свою, почти нетронутую, кружку с бражкой, указал глазами типа: дёрни. Подождал, пока мужик заглотнул. И приступил к объяснению:
– Ты, может, слыхал: батюшка мой Аким Янович Рябина в бояре метит. И для того заселяет надел свой разными пришлыми людьми. Смердами да холопами. Избы там строит, лес корчует, луга чистит. Только вот какая задача: мужиков-то в миру полно. Но вотчина считается не по мужикам, а по тягловым дворам. А тягло — это мужик с бабой. Бобыли — не считаются.
– Ты… эта… Ты постой. Ты чего — девок моих замуж выдать надумал? Так они ж маленькие ещё! Их же ж это… да подохнут они под мужиками-то!
– А тебе-то чего? Как купцам на чужбину продавать — согласен. А купленную-то на торгу девку, там, в тридевятом царстве, — никто спрашивать не будет — маленькая она или уже большая. Ладно, уймись. И не во всяком домушке — из-под венца да сразу под мужика. Обвенчали ныне, запись сделали, дом — полный, в счёте — тягло. А уж когда дело до дела дойдёт… Но не об этом речь.
– А об чём?
– А об тебе. Твою беду, наказание твоё божье, от которого ты в петлю лезть готов, я могу в прибыль обернуть. У меня в вотчине десятков шесть баб да девок. Вот ты их всех и покроешь. Ну, чтоб они от тебя брюхаты ходили.