– Мэт! Открывай давай! Ты чего там? Свои идут! – Голос Майка и негромкий смех Кимберли хорошо различались через тонкую фанерную дверь.
Мэт выругался себе под нос, поплёлся открывать.
– Вы как нашли... – не договорил, Майки перебил, пропуская впереди себя свою подружку:
– Мы Вика видели... Он сказал, какой номер.
Майки вывалил из рук на столик посреди комнаты целую кучу всякой еды, что можно легко купить в автомате при любой парковке: чипсы, луковые кольца, сырные палочки, вафли, батончики. Ерунда всякая, одним словом. Сам Мэт за еду такое не считал, кидался раньше, правда, сразу после отсидки на подобную сладость., но как-то довольно быстро охладел, да и Вик совсем ненавязчиво отучил от всего этого ребячества.
Кимберли проходила мимо Арвида, задержала взгляд на его лице и возмутилась:
– Совсем лицо ему разбили. Два дурака... Такого красивого мальчика... Ты же, Майк, не на тренировке в спортзале...
– Слушай, родная, трахни ты его уже и успокойся! – прикрикнул на неё Майк с раздражением. – Я же вижу, как ты всё время на него пялишься...
– Ну, ты придурок всё-таки, – ругнулась Ким, крепко ухватила Арвида под локоть, потащила в ванную комнату, на ходу сокрушаясь со злостью: – Ещё и платок мой... шёлковый... Дураки безмозглые... один и второй... Испортили такую вещь...
Она включила воду в раковине, продолжая ругаться под нос, долго стирала шёлк с помощью мыла. Арвид послушно ждал рядом, отдыхая от кляпа. Болела нижняя челюсть и язык, ныли разбитые губы, кровь из ссадин и из носа засохла коркой, противно стягивая кожу.
Как он не задохнулся ещё, не имея возможности дышать ртом? Если б нос был сломан, а крови было бы больше, точно задохнулся.
Ну, вот. Опять эта дурацкая привычка во всём искать хоть какой-то позитив. Не будет ничего хорошего у него больше. Никогда не будет!
Но тут вспомнил отца. Как быстро он пролетел в той чужой машине! Но это точно был он за рулём этой красавицы «Пронты». Арвид никогда бы не спутал с кем-то другим его такой хорошо знакомый профиль, поджатые суровые губы и твёрдый подбородок, высокий лоб и чёткую линию носа. Это был он! И он идёт по следу, он так близко от них, он совсем рядом. Он был в тот миг настолько близко, такое даже в мыслях представить невозможно.
Арвид снова и снова вспоминал этот краткий миг. Как он любил его сейчас, такого сильного и грозного, готов был всё ему простить: и строгость, и неулыбчивость, и занятость вечную, и нежелание впускать в свою жизнь. Все прежние обиды на отца казались глупыми и пустыми после всего, что успело произойти за эти последние дни.
Только б домой вернуться живым, и всё у них теперь иначе будет. Не только эти строгие выходы раз в месяц на один вечер, не чопорные ужины в дорогущих ресторанах, когда не знаешь, что сказать и о чём спросить, чтоб дураком не выглядеть среди всего того хрусталя, золота и строгих чужих людей, разучившихся улыбаться.
– Ты чему улыбаешься? – Ким отвлекла его неожиданным вопросом, глядела в зеркало над раковиной, отжимая платок.
Арвид здоровым плечом дёрнул, он не хотел говорить, да и не смог бы после пары часов с тряпкой, забившей рот. Если только одно-два слова смог бы выдавить, но и этого не хотелось.
– Иди ближе, сюда давай. – Ким коротко рукой махнула, ногти, накрашенные ярким малиновым лаком, привлекали внимание. – Тебе нужно умыться для начала... А то совсем как чучело... всего в кровищи извозили...
Арвид головой мотнул. Нет, только не это. Он не любил умываться с детства – всё тот же страх перед водой, попадающей на лицо и в нос. Тот страх, с которым не справиться, не побороть. Даже принимая душ, он обычно лишь смачивал лицо сырыми ладонями, а чаще пользовался влажными салфетками. Отец и прислуга в доме – все знали об этой его фобии и не пытались его переделывать.
– Иди давай! Ты, как маленький прям-таки! Смешно, вот честно! – Кимберли схватила его за плечо с неожиданной силой для такой хрупкой с виду девушки, подтянула ближе, запуская вторую руку в спутанные грязные волосы, наклонила ниже, под струю воды. – Тебе вообще надо душ принять. И эти наручники дурацкие... Они, что же, так и собираются держать тебя в них всё время? Дурость какая-то... Вот честно!