Но отчаиваться и падать духом как раз таки нельзя, ведь отец сейчас ищет. Он рядом совсем, и он всё сделает, чтоб вернуть домой своего единственного сына. Иначе быть попросту не может.
Арвид раздевался очень медленно, руки после двух дней в наручниках болели от сбитых запястий до плечей, а правая рука, вывихнутая Виктором, совсем не слушалась, висела плетью, как не своя, и ныла постоянной непрекращающейся болью.
Он долго возился с пуговицами на рубашке, стянул следом майку и немного даже обалдел при виде багрово-чёрных синяков по всей груди и на животе. Это следы от пинков и от тяжёлых кулаков разъярённого Майка. Поэтому всё тело так болит при каждом вдохе, больно дышать и шевелиться. И все эти синяки – это только то, что видно.
Не верилось, что всё это происходит с ним. Это похищение, эти чужие молодые ребята рядом, озлобленные на жизнь и мир вокруг себя, и даже эта девчонка с ними, неплохая, вроде бы, девчонка, но и она совсем не друг, она заодно со своим парнем, с Майком с этим.
Нет, друзей у него быть среди них не может. Остаётся лишь на самого себя рассчитывать, терпеть, держаться и надеяться на помощь отца. А он найдёт рано или поздно.
Тёплая вода приносила избитому усталому телу неожиданное облегчение. Он долго стоял, низко опустив олову, смотрел без всяких мыслей на воду, льющуюся с волос, свешивающихся надо лбом. Одной рукой ловил воду и осторожно смывал кровь с лица, с губ и из-под носа. Боль на месте ссадин отвлекала немного от того страха перед водой, попадающей на лицо, с которым он всегда боролся и всегда мирился, не в силах справиться.
Гель, шампунь и ароматная пена – почти что как дома или в своей комнате в школе, тот привычный душ перед сном, неотъемлемая деталь в жизни любого цивилизованного человека.
Тогда он мылся в последний раз, утром, ещё до завтрака и до начала занятий, и вся жизнь его была расписана поминутно и казалась до тоски привычной в каждой детали. Он и думать не думал, что вечер того дня всю жизнь разделит на «до» и «после».
И вот сейчас, глядя на себя, мокрого, избитого до синяков и голодного до резей в желудке, он невольно гадал: когда ещё выпадет такая возможность смыть с себя кровь, следы побоев и прикосновения чужих рук?
«А если в следующий раз тебя уже только в морге помоют из шланга при вскрытии?» – усмехнулся сам себе при таких горьких мыслях, задержал взгляд на отражении в зеркале.
Одной рукой, к тому же левой, неловко было что вытираться, что одежду на себя тянуть, потому и провозился долго. А Мэт ворвался в душевую без предупреждения, тяжело толкнулся в дверь раскрытой ладонью, и Арвид, встретившись с ним глазами, отшатнулся на босых ногах.
Подумалось тут же: «Ударит сходу или просто кричать начнёт?» Но не угадал.
– Такой чистенький... яблочком пахнешь... – Мэт прижался к нему вдруг всем телом с неожиданной улыбкой, ладонями обеими удерживая под нижнюю челюсть, толкнулся носом в сырые волосы на макушке, вдыхая аромат гостиничного дешёвенького шампуня. – Сожрал бы тебя, рыбка, как то яблочко...
Он к губам потянулся, легко сламывая сопротивление одной лишь левой руки, упирающейся в грудь, когда громко грохнула входная дверь и раздался голос вернувшегося Вика.
Мэт отшатнулся тут же, будто ожёгся, поймал Арвида за ворот чёрной свободной ему футболки, толкнул впереди себя с коротким приказом сквозь зубы:
– Пошли!
ГЛАВА 9.2 Плач одинокого пастуха
Вик принёс с собой большой бумажный пакет с едой, приготовленной на вынос: тёплые салаты с ветчиной и макаронами, небольшие пироги с мясной начинкой, бургеры с плавленым горячим сыром и такой же горячий картофель, нарезанный длинной соломкой и жаренный до корочки. В отдельной коробке были даже высокие бумажные стаканы с молочными коктейлями, каждый со своим отдельным вкусом.
Кимберли тут же утащила себе клубничный, забравшись на койку с ногами, засела в телефоне, забыв обо всём другом.
– Новости смотрели? – спросил Вик, раздавая еду из пакета.