Вот у Мика тоже неплохая флейта. Никель и сталь. У него она легче и немного короче, но звучит как-то иначе, не так пронзительно.
– Сыграешь? – предложила вдруг Кимберли, протягивая флейту Арвиду.
Тот от мыслей своих о школе, об ансамбле с неохотой отвлёкся, и инструмент принял всего одной левой рукой, перехватил неловко, чуть не уронил на стол, и Мэт, видя это со своей койки, хихикнул с издёвкой, добавил, подбивая подушку под голову повыше:
– Ага, сыграет он сейчас... уши затыкайте, ребя...
Несмотря на вывих в плече и постоянную ноющую боль, пальцы правой руки послушно легли на вырезы отверстий, помогая левой руке справляться с тяжестью и с рождением первого звука, очень тихого пока, скорее, пробного, но уже нежного, как умирающий отзвук внезапно замолкшего колокольчика.
– Эй, Вик, будь другом, «телек»-то выключи, – попросила Ким, переводя глаза с Арвида на Виктора. – Пусть он нам сыграет что-нибудь...
Виктор такой тон не особо жаловал, хмыкнул громко, но под взглядами всех остальных, подчинился с неохотой, подтянул к себе пульт двумя пальцами, отключил звук. Оставшаяся картинка уже по которому разу передавала подробности криминальных новостей. И Виктор задержал взгляд, глядя, как вяжут каких-то наркодилеров при облаве на очередной «хате».
Скрюченные спины, грязные волосы, опухшие лица и ребята в камуфляже и в масках. Засмотрелся так, что вздрогнул всем телом, как от удара раскрытой ладонью промеж лопаток, когда совсем рядом зазвучала тихая, очень нежная мелодия.
Мальчишка-заложник аж глаза закрыл, уходя в себя, пальцы, чуть согнутые в суставах, тонкие по-детски ещё, двигались вдоль флейты то вверх, то вниз, и музыка заполнила собой комнатку двухместного номера, чудесная чистая музыка, какой сам Виктор не слышал до этого ни разу.
Что-то неожиданно нежное, совсем новое, проникающее в самое сердце, слышалось в этом негромком звучании. Тоска? Печаль? Одиночество? А может, всё разом?
Виктор глаз не мог отвести от сосредоточенного лица мальчика, а видел его всего одновременно, его поникшие плечи и то, как приходится подпирать ему правую руку о край стола, чтоб уменьшить болевую нагрузку на вывихнутое плечо. Видел полосы растёртой до ссадин кожи на запястьях в тех местах, где находились все эти дни браслеты наручников. Видел всё это и вспомнил с неожиданной болью приказ Эла: после переговоров с папашей-миллионером, когда ему дадут послушать голос сына, заложника ликвидировать. Дольше не держать! От тела избавиться любым образом, хоть в озере при мотеле притопить. Лишь бы свидетелей не было. А после снова менять место!
Крови Виктор не хотел с самого начала. Ещё когда обговаривали план похищения, и Эл настаивал на смерти водителя, а потом и на ликвидации самого заложника. Виктор отказался поначалу в этом участвовать. Категорически! На смерть и кровь он нагляделся за годы службы. А мальчишку убивать – дело последнее. Он не враг, он всего лишь товар, ценный в глазах родного отца. И если все условия будут соблюдены, а требуемая сумма выплачена без проволочек, то и заложник должен вернуться домой живым и относительно здоровым.
Вот только Эл на этот счёт имел своё мнение. Он упрямо настаивал на смерти мальчишки. Мало того, глаза его горели такой мстительностью и ярым бешенством, о каких сам Виктор и предположить не мог.
Откуда эта ненависть? В чём её причина? Желание отомстить эмигранту-дагмарину, в стычке с которыми где-то на южной границе погибла вся семья Эла? Или это ненависть простого обывателя к тому, кто устроился в жизни лучше других? Ставтирис – миллионер и видный политик, его выступления в городском Комитете любят транслировать во всех местных новостях. Обсуждают его громкие заявления и антикоррупционные инициативы. Возможно, всё дело лишь в этом. Сам же Эл никогда особо не распространялся на этот счёт.
Под печальную мелодию флейты мысли против воли убегали в прошлое. В первые годы армейской службы на границе. Учебная рота и знакомство с Элом Грамцци.
Их много тогда шло в армию, вот таких вот одиночек, под зелёные знамёна Объединённых сил. Служба давала небольшой, но стабильный заработок, продуктовый паёк и казенное обмундирование. Когда страну перемалывает кризис, революционные настроения и протесты митингующих слышны ото всюду с утра до ночи, в армии чувствовались хоть какая-то стабильность и порядок.