Тот всё это время следил за его движениями, смотрел исподлобья сквозь спутанные волосы, ни о чём не спрашивая и ничего не говоря. Понятливый, в принципе, парнишка. Ни истерик, ни соплей, ни жалоб.
Завтра Виктор нащёлкает с него фотки и отправит с телефона Элу в город. Так и порешили ещё сразу, что пацана для начала надо помариновать эту первую ночь. Пусть помучается. Тем живее выйдет фото. Тем сговорчивее будет папаша, тем легче пойдёт на уступки.
Мэт остановился перед мальчиком так близко, что упёрся ногами в его разведённые колени. Ноги его лодыжками тоже были привязаны к стулу. Мэт сам мотал, на совесть. Как ни брыкайся, ни пинайся – ничто ему не поможет.
Раскрытую ладонь положил парню на голову, пальцами утопая в волосах.
О, какие мягкие у него волосы, густые, прямо золотистой копной. Совсем как у девчонки. При этой мысли внизу под солнечным сплетением сладкой болью отозвалось накатившее возбуждение.
Нет, он пока не будет лезть к нему в штаны или что-то там ещё. Он просто познакомится с ним чуточку поближе, без всех тех тюремных заморочек. Не зря же они остались сейчас один на один.
Всё это время, что бы Мэт ни делал, он постоянно чувствовал на себе напряжённый взгляд мальчишки. Вот и сейчас при этом прикосновении он дёрнул головой, пытаясь стряхнуть ладонь со своей макушки, и вид его неподдельного ужаса на лице и в глазах ещё более сильным возбуждением отозвался. Буквально волна горячая прокатилась через всё тело.
– Ну-ка, маленький... – шепнул Мэт почти неслышно, – покажи мне своё хорошенькое личико.
Мальчишка дёрнулся снова, выворачиваясь из-под руки, и Мэт, преодолевая сопротивление, схватил заложника другой рукой за подбородок, а ладонь, лежавшая на голове, сжала в кулак попавшие под пальцы волосы.
Большой палец той руки, что удерживала парнишку снизу, сильно надавливая, прошёлся по губам, сжатым в плотную линию.
Мелкий упрямый гадёныш. Такой будет сопротивляться до последнего.
– Открой рот... ну же... – приказал Мэт всё так же тихо и угрожающе, а сам надавил пальцем ещё сильнее. – Хочешь, чтобы я разбил тебе губы? Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы больно было? Я сделаю тебе больно...
Но мальчишка как-то умудрился вырваться из-под руки, вздёрнув вверх голову, вжимаясь телом в высокую спинку стула, дышал тяжело и часто, обжигая руку, сползшую на горло, горячим дыханием. Смотрел снизу огромными глазами, и огонь камина отражался сполохами в его зрачках.
– Не надо... пожалуйста... – прошептал вдруг, выдерживая разъярённый этим сопротивлением взгляд Мэта. – Я не могу так... не умею... не могу и не буду...
Ух ты, он впервые просил после того раза, как ему водички попить дали. Проняли богатенького грубые ласки грубого парня...
Мэт перед ним на корточки опустился, руку, ту, что на горле у заложника держал, чуть вывернул запястьем вверх. Там код тюрьмы «Эйприл» выбит был: аккуратный ряд цифр и две буквы заглавные вначале, «А и П».
– Видишь? Мне было чуть больше, чем тебе сейчас, когда я загремел в тюрьму... И меня там никто не спрашивал, умею я чего-то или не умею... Хочу я или не хочу? Буду или нет? Меня быстро всему научили. И знаешь, каким образом? Кулаком по морде! Сразу делаешься послушным и понятливым... И там всем наложить на то, какой ты ориентации... главное, помоложе и понежней личиком. А ты, вон, какой сладенький... Тебя так, рыбка, в твоей школе взрослые дяденьки учат, или ты у нас к другому обхождению привык?
– Я же не в тюрьме... и я не преступник. Я ничего никому не сделал! – Глаза у мальчишки-заложника ответной яростью сверкнули и упрямством.
– Да, сладенький, ещё скажи, что жизнь – дерьмо, что тебе просто не повезло. Впрочем, как и мне тогда... Пять лет за угон машины в тюрьме общего содержания в семнадцать лет... В толпе взрослых мужиков... Каково это, а? Мы хотели покататься... всего лишь проехаться компашкой по городу... А загремел в итоге я один! Что я кому при этом сделал? Хотел кусочек весёлой жизни от чужого жирного пирога?
Мальчишка промолчал на всё это, моргнул лишь растерянно раз и другой.
– Когда твой папаша нам заплатит, и ты вернёшься домой к мамочке, тогда ты будешь в безопасности. А сейчас ты в моей власти. Кто знает, может, это хуже, чем тюрьма? Хотя нет! Что может быть хуже?