Вирус обезвредили. Наверное.
Большая Эс, покинувшая нас пару дней назад, состояла в террористической группировке, посягнувшей на крупный банк где-то в Европе. Возможно, судя по акценту, в регионе Франция. Но и английским, особенно в части матерщины, она владела удивительно хорошо. Здание банка так и не взорвалось, но при поимке ее команды двое террористов сразу же самоуничтожились, раскрошив вшитые под кожу пилюльки с цианидом. Другие же, как и сама Сессилия, подобный трюк совершить не успели. Их обездвижили и доставили в дом правосудия, где судьба их определилась очень быстро. Так как Большая Эс занималась подобными делами не впервой, ее участь оказалась самой тяжелой, и таким образом она попала на борт «Искры».
Самый старый из нас сидел молча до последнего дня, и уже тогда не выдержал и впал в истерику, утверждая, что знает всё о мировом заговоре и видит людей насквозь. Его даже пришлось успокаивать стражам, что быстренько схватили дедугана под руки и оттащили в камеру успокоения. В тот же день его оставили на планете под номером 2341 после буквы F. Кажется, он жил в северной Африке, в районе розовых небес. Под розовым небом люди сходят с ума чаще, особенно в жарких регионах. Так что ничего удивительного, что семидесятилетний темнокожий мужчина, с белой от седины головой, упал в помешательство, налево и направо разглагольствуя о том, как пил чай с Богом и Сатаной, пока те спорили о судьбе человечества.
Да что уж там, среди нас даже политик затесался. Серьезный такой мужчина средних лет, с аккуратной прической и сверкающими глазами, словно в любой момент готов наброситься на оппонента с неопровержимыми аргументами. Он что-то натворил в своем маленьком регионе в Восточной Европе, вот и появился здесь. Что именно – мы так и не узнали, потому что политик не знал английского или же просто умело притворялся, что не знает. Так и улетел со своей маленькой тайной на свою карликовую планетку, где уже мог творить всё, что только вздумается.
Тот парень, что покинул корабль передо мной, в оставшейся на Земле жизни был детективом. Убийств не осталось давным-давно, поэтому он занимался расследованиями коммерческих преступлений, вроде финансовых махинаций или искал таких как я и подобных мне террористов и просто безумцев, как африканский дед. Даже удивительно, что он попал в компанию тех, кого самостоятельно сажал в подобные «Искры» и отправлял с планеты. Видимо, поэтому никто с ним особо не разговаривал. Да и он в основном пялился в иллюминатор или в потолок, сидя за перегородкой.
Поэтому узнать, каким же образом он умудрился присоединиться к нам в изгнании, не было возможным. Даже когда мы остались вдвоем, бывший детектив лишь с грустью вглядывался в космическую пустоту и, наверное, тосковал по прошлой жизни, в которой он оставался на правой стороне, а не летел с кучкой преступников в неведомый мир.
Кто долго сидел в очереди к стоматологу, к своему самому ненавистному врачу, знает, что чем дольше сидишь, тем больше нетерпение. И уже не важно и не страшно, что это стоматолог, что слышен жуткий звук бормашины, когда дверь на пару секунд открывается, пропуская людей. Ты просто хочешь покончить с этим побыстрее. А если в коридоре остаешься один, и только тени медсестер и других врачей снуют в другом конце коридора, то чувствуешь себя вдвойне хуже.
Так и я, сидя в кресле в пустом ряду, с учащенным сердцебиением ожидал момента, когда пара стражей подойдет и велит встать, чтобы я мог в последний раз пройтись по палубе «Искры». Я уже знал номер своей планеты – F-4638 – и выучил его, и вот сейчас он крутится в моей голове, как заклинание: четыре-шесть-три-восемь, четыре-шесть-три-восемь... Сегодня – это случится сегодня – я останусь один, отрезанный от человечества, от всего живого, от всех, кто мог ответить, когда я обращусь к нему.
Напряжение дошло до той точки, что, когда стражи подошли, я заулыбался, как идиот, и начал сыпать бесполезными вопросами и репликами вроде «Как погодка за бортом?» и «Вы же передадите от меня привет родным?». Мне хотелось говорить, хотелось хоть что-то сказать, и, пусть стражи и молчали, они понимали меня, и я это знал. Осознание того, что остаток жизни я проведу в полнейшем одиночестве, да еще и в неизвестных условиях обитания, вводила меня в дрожь. Можно бояться смерти и идти на казнь с высоко поднятой головой, но нельзя ступать на необитаемую землю в одиночку с хоть каплей уверенности.