- Дедушка Митяй…
- Оставить «дедушек» и слезы! – скомандовал Митяй. – Садись. Сначала – чай.
Но ароматный чай в горло не лез. Ярина только пригубила из большой кружки, покрытой мелкими трещинками, и отставила в сторону.
- То, что парень не в себе и с ним что-то случилось, я и сам вижу, - первым тогда начал этот разговор дед Митяй. – Но ты, похоже, знаешь, что с ним. Так? Рассказывай, дочка. Коли не так уж он виноват в содеянном, то я позабочусь, чтоб его не тронули. Но ты должна все-все мне рассказать.
- Да не могу я всего вам рассказать, дедушка Митяй, - тихо, с мольбой в голосе ответила Ярина. – Но правы вы, случилось…
- Ярина, не юли! Правду мне говори.
Да как же правду ему сказать? Ярина молчала – старик требовал ответа… Он не угрожал ей расправой над Мареком, но понимала Ярина по суровому его, пытливому взгляду, что своего он все равно добьется, что правду узнает, и только от ее слов сейчас зависит участь Марека. И тогда Ярина сдалась – вдохнула побольше воздуха и выпалила:
- Приворожили Марека, дедушка Митяй. Приворот его таким сделал. А снять его нельзя.
- Приворот?! – нахмурился старик. – Так сестра твоя приворотом у тебя жениха увела? И кто же ей помог в этом? Неужто Агафья за ведьмовство взялась? Ну старая, погоди у меня…
- Нет-нет, Агафья тут ни при чем! Она никогда не сделала б такое.
- А кто ж тогда?
Ярина замолчала. Сказать, что не знает, – старик не поверит. А сказать, что сестра ее ведьма… Агнешке-то смерти она тоже не желает.
- Ярина, не молчи. Если у нас еще кто колдовством промышляет, то говори, я должен первый об этом знать.
- Да не мучайте вы меня! – расплакалась Яринка. – Не могу я этого сказать, не могу!
- Ты покрываешь человека, который столько горя вам с Мареком принес? Ярина…
- Если я скажу, то этого человека со свету сживут – я не могу пойти на это.
- Неужто этот человек так дорог тебе? Но если не скажешь, то тот, кого ты покрываешь, еще много горя нам всем принесет. Это ты понимаешь, голубушка?
- Не принесет… Она и сама не рада своему дару, она и сама не рада тому, что здесь сейчас творится… Дедушка Митяй, не ставьте меня перед выбором – я не вынесу всего этого, понимаете? Не мучайте меня, умоляю!
Яринка закрыла лицо руками и горько расплакалась. Худенькие плечи ее задрожали, затряслись, сама она уже не могла остановиться в своих рыданиях. Зажатая меж двух огней, она не могла сделать выбор – не могла ни Мареку дать погибнуть, ни родной, пусть непутевой, но все-таки сестре. Вот что ей делать? Как ей быть?
Она не заметила, как старик встал и подошел к ней, но зато почувствовала, как рука его прошлась по ее волосам, успокаивая.
- После того, что Марек сделал, дочка, ему тут жизни не дадут, - вздохнул Митяй. – Сама же видела сегодня – люди смерти его требуют. А ты открыться мне боишься… Как же я тебе помогу-то? Ладно, трусиха, молчи. Я дам вам увезти Марека отсюда. Но имей в виду, что проблемы ваши на этом не закончатся; если Марек не остановится и продолжит насильничать, то куда бы он ни сбежал, правосудие рано или поздно найдет его, пусть не здесь – так в другом месте его убьют за подобное. В лучшем случае – посадят.
- Мы не можем его увезти, – еще пуще залилась слезами Ярина. – Он к Агнешке привязан…
- Ну а что Агнешка? Вместе пусть и уезжают. Она ему жена теперь все-таки… Или она его смерти хочет?
- Да нельзя ей отсюда уезжать! Она…
Девушка резко замолчала, когда поняла, что чуть не проговорилась.
- Что она? – не понял дед Митяй.
- Она… она…
Ярина в спешке думала, как бы соврать, искала хоть одну мало-мальски правдоподобную причину, по которой Агнешке нельзя покидать Хомячинки. Но разве есть такие причины, когда речь идет о жизни человека? Даже если они и есть, то Ярина так сходу придумать их не смогла.
- Ярина, я не смогу помочь вам, если ты не будешь со мной откровенна! – напомнил Митяй. – И, кстати, почему ты, а не Агнешка, пришла ко мне за Марека просить?
Вопросы множились, старик старательно разматывал клубок чужих тайн, и Ярина испугалась, что вот-вот он и сам поймет, что к чему. Но он, даже если и подозревал уже, кто главный виновник трагедии, хотел все-таки услышать правду от Ярины, а не довольствоваться своими домыслами.