Глеб Кржижановский, сам тогда совсем еще молодой студент-технолог, сразу обратил внимание на эту черту в Ульянове из Симбирска, — «какая железная устремленность к цели!» Но Глеб был далеко. Он не смог приехать, остался в России, как и ряд других активных искровцев, — нельзя было там все оголять, оставлять подполье без руководства.
— Ну как, товарищи? — спросил Владимир Ильич, прочитав свои странички.
В уставе был пункт, которому он придавал особое значение. И словно предчувствуя, что на съезде вокруг этого пункта могут возникнуть большие споры, Владимир Ильич как бы заранее выяснял точки зрения товарищей. Он добавил шутя, но это прозвучало очень серьезно:
— Приходится делать своеобразную перекличку. И именно по этому пункту.
Юлий Осипович подхватил, тоже шутливо:
— Но мы не солдаты на поверке и не ученики, только что севшие за парты.
— Почему не солдаты? — все тем же добродушным тоном сказал Владимир Ильич. — В некотором роде солдаты.
— Ах, в некотором роде! — рассмеялся Мартов. — Ну, на такую формулировку я еще кое-как соглашусь.
В комнату вошла Надежда Константиновна. Ее лицо выражало беспокойство, хотя и улыбалось. Она сообщила:
— В одном из залов «Ландольта» сегодня дошло до драки, представляете? Сейчас проходили мимо соседи и рассказывали. «Ваши товарищи, говорят, любят доказывать свои доктрины с помощью кулаков». Горький юмор!
— Это, наверно, Зурабов, — сказал Стопани. — Кулаки у него литые из чистого железа! Я лично просто завидую.
Бородатый милый Александр Митрофанович каким был, таким и остался. Доброта и мягкость светились в каждой черте его лица. Эти три года он прожил в вечных скитаниях — то и дело приходилось уходить, скрываться от полиции. А глаза были чистые, ясные; нет, это был не загнанный человек, а твердый, убежденный революционер, которого невзгоды жизни и лишения только еще больше закалили.
Последнее время он жил в Ярославле и хорошо работал в «Северном союзе».
— Иногда нужны и кулаки, — продолжал он защищать Зурабова, — мне и самому иногда хочется дать кое-кому из наших противников в морду!
Раздался общий сдержанный смешок — не очень веселый. Владимир Ильич неодобрительно покачал головой. Эмигрантских потасовок на политической почве он не терпел, а в Женеве они не были редкостью.
— Ничего не поделаешь, у Зурабова кавказский темперамент, — весело сказал Мартов.
Из угла на него укоризненно смотрела Надежда Константиновна. Стараясь не глядеть на нее, Юлий Осипович протестующе пожал плечами: мол, при чем тут он? Не хотят ли его упрекнуть в том, что он голосовал за переезд в Женеву? Чепуха. В Лондоне тоже были бы драки.
— Страсти, страсти! Характеры! — произнес Юлий Осипович как бы в свое оправдание.
— Нет, страсти и характеры далеко не все объясняют, — возразил Владимир Ильич. — У нас уж был разговор на эту тему. Кстати, недаром утверждают, что самое верное и прекрасное средство для обуздывания страстей — это ясное понимание их. С Зурабовым и другими товарищами придется побеседовать. А пока давайте вернемся к первому пункту.
И Владимир Ильич снова обратился к своим страничкам. Перечитал первый пункт, четко и внятно выделяя каждое слово. В предельно сжатой, как пружина, формулировке говорилось: «Членом партии считается всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций». Стопани попросил Владимира Ильича, снова прочесть этот пункт.
— Охотно, — согласился Владимир Ильич. — В нем суть проекта. Самая соль.
С особым ударением он перечитал слова: «личным участием в одной из партийных организаций». Вслушавшись в эту формулировку, Александр Митрофанович удовлетворенно кивнул.
— А как еще иначе можно? — спросил он и в недоумении развел руками. — Когда идет борьба, то кто может стоять вне партийной организации?
— Вот, вот, — улыбался Владимир Ильич, довольный, что Стопани сразу уловил главное.
— Конечно, — говорил тот, — носить партийный билет в кармане могут захотеть многие, а надо работать, организовывать рабочих, устраивать демонстрации, стачки, перевозить и распространять литературу. Иначе просто нельзя!
— Бесспорно! — подхватил Владимир Ильич. — Только в этом случае у нас действительно будет боевая партия пролетариата, а не клуб политических дискуссий, как кафе «Ландольт». Ну, а ты что скажешь, Юлий Осипович? — обратился Владимир Ильич к Мартову.
Юлий Осипович задумчиво морщил лоб.
— Я опять сильно похудел, правда? — проговорил он, проводя сразу обеими руками по впалым щекам. — Спать надо ложиться раньше, вот что. Да-с. А насчет проекта что можно сказать? Есть у меня кое-какие собственные соображения, и я их уже высказывал. Но будем считать, что прочитанный нам проект в данной стадии наиболее отвечает моменту.
Владимир Ильич усмехнулся:
— Ответ уклончивый.
— Ведь я не скрываю своих мыслей, — продолжал Юлий Осипович, задетый за живое.
Действительно, у него были иные соображения о характере устава, особенно по первому пункту. Юлий Осипович даже пытался набросать свой проект устава. Набросок получился неудачным, и он это сам признал. Особенно восстал Владимир Ильич против рыхлого и «расширительного» толкования принципа членства в партии, которым был проникнут первый пункт мартовского наброска.
У Юлия Осиповича этот пункт звучал так: «Принадлежащим к Российской социал-демократической рабочей партии считается всякий, кто, признавая ее программу, активно работает для проведения в жизнь ее задач под контролем и руководством органов партии». Получалось, что членами партии могут объявлять себя и люди, не состоящие в одной из ее организаций и не обязанные подчиняться никакой дисциплине.
Юлий Осипович не стал настаивать на своем проекте. Ему показалось, что вообще нет особой разницы в той и другой формулировке. И сейчас, снова повторив это, он сказал, что не возражает, чтобы именно набросок Владимира Ильича был предложен предстоящему съезду.
— Конечно, — закончил Юлий Осипович, вставая со стула, — поскольку императивные мандаты у нас отменены, на съезде у каждого будет право отстаивать свою точку зрения. Все-таки, что ни говори, — вдруг опять перешел он на шутливый тон, — а в Запорожской Сечи людям жилось не худо! Пей, гуляй, веселись! А позовут в поход, пойдут и лягут костьми.
— Э, нет! — вскочил Стопани. — Пошел двадцатый век, и в наш век Запорожская Сечь — это уже устаревшая романтика. Не должно быть удельных князьков в партии. Она слишком серьезный инструмент. Нам революцию делать!
— Правильно, — одобрил Владимир Ильич и тоже встал. — Ну, спасибо, товарищи!
Долго после ухода гостей в окне мансардной комнаты горел свет. Не спал Владимир Ильич, не спала Надежда Константиновна. Они обсуждали положение. Дело шло к стычкам куда более значительным, чем потасовки в «Ландольте». Закипали страсти, и все явственнее намечались два противоборствующих направления: за партию и против нее, но далеко не все в ту теплую июньскую ночь 1903 года это понимали.
Приезд каждого делегата колебал чашу весов то в одну, то в другую сторону. Мало-помалу определилось — искровцев явное большинство. Всего на съезде ожидалось около пятидесяти человек.
…Прошел июнь, а съезд все не начинался. Ждали еще не прибывших делегатов. Тем временем Землячка и Гусев — делегат от Донского комитета, один из руководителей недавно произошедшей в Ростове крупной рабочей стачки, договорились с бельгийскими социалистами об их содействии в проведении съезда. Помогал живущий в Брюсселе социал-демократ Кольцов, тоже делегат предстоящего съезда.
Когда Гусев вернулся в Женеву с извещением, что все удалось сделать, шел июль. Тем временем в залах «Ландольта» с нарастающей страстью велись словесные схватки.
В некоторых других помещениях Женевы устраивались для делегатов лекции и собеседования, которые Владимир Ильич не разрешал себе пропускать. Он часто сам читал лекции, а на собеседованиях не уставал разъяснять линию «Искры».