В электричке я поняла, что вся горю. И не в сексуальном плане, а в том, что поднялась нешуточная температура. Воздух превратился в жидкий металл, вязко вливавшийся в ноздри. Тело ломило, и я еле высидела до нужной станции, ерзая на деревянной лавке.
Электричка прибыла, когда уже начало смеркаться. Снаружи дышать легче не стало. Сердце тяжело и часто колотилось, и я присела на станционную лавку, решив немного переждать. Дорога со станции уходила под арку деревьев, вдоль магазина. Там уже звенели бутылками подростки; рычали мопеды, доносился смех. Воздух становился сизым, а небо над верхушками деревьев пылало закатным розовым.
Я все сидела.
Еще немножко, и еще немножко. Но легче не становилось, только в сон клонило.
Наконец, когда я уже собралась подняться и закинула сумку на плечо, у магазина возникла крепкая фигура в белой майке. Высмотрев меня, Женька направился в мою сторону, чеканя шаг. Вид у него был сосредоточенный, совсем непривычный.
— Ты в порядке? — спросил с высоты своего роста. Я кивнула и едва не рухнула, попытавшись встать. Женька вовремя ухватил меня под локоть. Приложил ладонь ко лбу и качнул головой.
— Понятно, — сказал, отобрал у меня сумку и потащил через железнодорожный переход. Его «мерседес» был припаркован у магазина. Стайка подростков, успевшая собраться вокруг, прыснула в стороны, фары мигнули, и Женька распахнул дверь с пассажирской стороны.
— Я с-сама… — Я попыталась отстраниться, но он просто сгреб меня в охапку и затолкал в машину. Пристегиваться я тоже не желала, поэтому ему пришлось перегнуться через меня и сделать все самому. Я бы насладилась тяжестью и близостью его тела, но так мутило, что никакой Женька не был нужен. Или нужен — хотелось отстегнуть ремень, поднять разделявший нас подлокотник и положить голову Женьке на колени.
Что я и сделала.
— Ты как маленькая, честное слово, — сказал он растерянно, но усаживать обратно не стал. Завел машину и медленно стронулся.
Спустя минуту я снова почувствовала осторожное прикосновение ко лбу. Женькина ладонь была божественно прохладной.
— Почему не позвонила? — донесся голос откуда-то издалека.
Я вяло отмахнулась. Даже думать было тяжело, не то, что говорить. И не ему же звонить, в самом-то деле.
— Я твоего телефона не знаю, — промямлила я.
— Узнаешь. Я тебе на руке напишу, — жестко ответил Женька. — И в следующий раз сразу наберешь мне.
— Хорошо, папочка, — выдохнула я и погрузилась в дрему.
Дальше сон перемежался с явью. Сперва я качалась поплавком на поверхности большого и кристально-ледяного озера. Подо мной проплывали рыбы, шевеля прозрачными плавниками, ниже путались темные нити водорослей. Затем мерное покачивание превратилось в объятия: меня кто-то нес. От него исходило ощущение силы, знакомого звериного тепла и безопасности.
Я прижалась к его груди и провалилась в цепкую трясину следующего сна. Теперь я была птицей, летела над ночным лесом. Следила за летучими мышами, бесшумно кружащими под кронами деревьев, видела крадущихся лис, по спирали спустилась к присыпанной стылой хвоей крыше нашего дома. Окна тлели золотистым огнем, а за ними суетились мои родные. Что-то искали, кипятили, обсуждали, качали головами…
Затем я оказалась на кровати — не на своей, а на большой, в бабушкиной комнате. Горела лишь настольная лампа в углу, островок тусклого света в кофейной полутьме. Со стен укоризненно смотрели черно-белые родственники, обрамленные старыми рамками. Пахло книгами. Дверь в комнату была приоткрыта, за ней стоял Женька. Лицо его было укрыто тенью, только темные глаза тревожно блестели.
Он ушел, тихо прикрыв дверь.
***
В общем, лихорадило меня еще день. Мама взялась за лечение по полной программе. Кормила таблетками, поила бульонами и травяными настоями с медом, которые, по ее убеждению, должны были поставить меня на ноги. Они и поставили — надо было видеть, как я бегала в туалет, тут хочешь-не хочешь, а встанешь. Бабушка подкрадывалась с горчичниками и банками, а Галка тайком, через мамин кордон, проносила сладости и почему-то имела виноватый вид.
Потом, на следующее утро меня отпустило. Я просто проснулась и удивилась кристальной свежести погоды и своего сознания. Комнату заливал прохладный утренний свет, а я просто лежала, смотрела в потолок и кайфовала от наступившего облегчения. Похоже, со мной случился один из тех скоротечных вирусов, которые нападают внезапно и, вымотав больного, так же внезапно отступают. Температуры не было, и я решила прогуляться.
Озираясь, чтобы не натолкнуться на маму (тут же отправит обратно в постель, и не поспоришь), я налила кофе, сгребла печенье из вазочки и вышла в сад. Женька колол дрова на заднем дворе. Заметив меня, он коротко кивнул. Расценив это за приглашение, я села рядом на лавку и принялась бесстыже его разглядывать.
Работал он без майки. Потные волосы слиплись в иглы, щетина отросла, черные глаза яростно сверкали, будто чурбак в чем-то провинился. Взмах топора (грудь блестит потом, мышцы перекатываются), затем удар (мышцы спины не уступают грудным, тоже перекатываются, блестят), и чурбак повержен, разлетелся щепками. Настоящий порно-дровосек. Хотелось поступить, как в дешевом фильме: снять трусики, задрать юбку и медленно раздвинуть ноги, открыв его взгляду все до мельчайших деталей. Потом начать себя ласкать, сперва медленно, потом быстрее, войти одним пальцем, приоткрыв рот и наблюдая за реакцией Женьки…
— Женя, у меня к тебе разговор, — крикнула тетя Люда с крыльца. Я сморгнула эротическое наваждение и отхлебнула кофе.
Женька обернулся, кивнул, но топора не положил. Поняв, что подойти придется самой, тетя Люда спустилась по ступеням и засеменила по газону. Остановившись в паре шагов от нас, она уперла кулак в бок, приняв неуловимо-деловитую позу, которую я помнила с детства. Этакий невербальный приказ.
— Мы с папой поедем сегодня вечером. Завтра в гости к Никитиным зайдем, давно у них не были, — начала, поглядывая на меня. Я отвела взгляд к забору, делая вид, что тот интересует меня куда больше, чем их разговоры.
— Езжайте, — невозмутимо ответил Женька. Бревнышко стукнуло о пенек, донесся новый «тюк» топора.
— А ты? — спросила тетя Люда, видимо, не ожидавшая такого поворота.
— Я до девятого останусь.
Конечно, моя рациональная сторона расстроилась — я прекрасно понимала, что теперь до девятого числа не будет мне покоя. Но другая половина захлебывалась от детского счастья. От надежды, что остается он ради меня, а не ради отдыха на природе в семейном кругу. Знаю, очень эгоистичные мысли.