— А вот это ты брось. «Буревестник» ведь не вся жизнь. К тому же никто его пока из лагеря не выгоняет.
— Всё равно. Это стихийное бедствие какое-то. И угораздило же меня… — Нина резко оборвала себя и скрылась в другой кабинке.
«…в него влюбиться, — договорила Леночка про себя. — Стихийное бедствие — это точно. С ума сойти».
«Стихийное бедствие» в этот день ещё раз дало о себе знать — правда, только на уровне слухов. До Леночки дошли разговоры о том, что Птица готовил групповое вторжение в душевую во время купания девочек и подбил на это нескольких пацанов. Планировалось ворваться в душ с фотоаппаратом, сделать несколько снимков и быстро убежать, чтобы спасти плёнку. Версия источников информации гласила, что в последний момент план был отменён по техническим причинам — из-за неисправности вспышки, без которой фотоаппарат в душевой был бы бесполезен.
Неизвестно, насколько точна была эта информация, но только на следующий день Птица с важным видом расхаживал по лагерю в тёмных очках и с фотокамерой «Зенит» без вспышки и всем встречным представлялся:
— Репортёр Шрайбикус.
Во время легального купания в лягушатнике Юрик в воду не полез и даже раздеваться не стал, хотя жара стояла невыносимая. Он шастал по берегу, поминутно щёлкая камерой, причём основное внимание уделял Свечкиной, которая удивила всех тем, что вместо своего мрачного закрытого купальника надела бикини, причём чужое — так что лифчик был заметно меньше, чем полагалось бы для её роскошных форм.
Наверное, этой ночью Нина сознательно решилась подставить себя под град насмешек. В конце концов её интересовало мнение только одного человека. И результат превзошёл все ожидания. «Репортёр Шрайбикус» не только обратил внимание на изменения в купальном костюме Свечкиной, но и приструнил насмешников, прикрикнув на них:
— По какому поводу базар? Человек следует новейшим веяниям моды. Какие могут быть вопросы? Братищев, у тебя есть вопросы?
Братищев был коллегой Юрика по хулиганским выходкам, но в противовес Птице славился своей тупостью. Вопросов у него не было, зато имелся вечный ответ:
— А чего сразу я?
— А потому что, — стандартно ответил на то Птица.
Удовлетворённый таким пояснением Братищев умолк, а Свечкиной после этого говорили про новый купальник только хорошее, типа: «Нинка, а тебе идёт».
— Действительно, идёт, — сообщил ей и сам виновник перемен, в очередной раз запечатлевая Свечкину на плёнке.
После этого Нина чуть ли не весь день старалась быть поближе к Юрику — вдруг он скажет ещё что-нибудь ласковое. Но он больше ничего такого не говорил и вообще несколько часов кряду играл в шахматы с Гуревичем, разглагольствуя на разные темы, но больше всего — о женщинах.
Начали вообще-то с литературы и, постепенно сужая тему, сконцентрировались на Грине, перешли на босоногую Ассоль и, оттолкнувшись от неё, углубились в рассуждения о том, почему женщинам подобает ходить босыми, а мужчинам — обутыми.
— Всё пошло от первобытных, — убеждёно говорил Птица. — Представь, живёт себе такая пещерная баба. Сидит у костра, суп варит, детишек нянчит. На что ей башмаки? Ещё лишнюю шкуру на неё тратить, и работы сколько. Другое дело мужчины. Ему за мамонтом бегать надо — а у него заноза в пятке. Тут без обуви никак.
Гурвич внимал благосклонно и вставлял замечания, но его больше интересовали шахматы, и он раз за разом выигрывал у Юрика, чему тот нисколько не огорчался.
Свечкина тоже внимала их беседе с соседней скамейки, притворяясь, что читает — как раз «Алые паруса». Собственно, и сама беседа Птицы с Гурвичем о литературе и женщинах началась с того, что остроглазый Юрик узрел в руках у Свечкиной эту книжку.
На следующее утро Нина вместо пионерской формы надела лёгкое платье и почти весь день проходила босая, чего никогда прежде себе не позволяла — даже сандалии на босу ногу казались ей легкомысленными, и она всегда носила туфли и гольфы.
Факт столь вопиющего отхода Свечкиной от собственных принципов в ношении одежды дал новую пищу для обсуждений. Теперь уже весь отряд и ещё пол-лагеря знали, что гордость «Буревестника» Нина Свечкина по уши влюбилась в первейшего хулигана Юрика Лебедева. Странный этот мезальянс побудил многих вспомнить народную мудрость про то, что «любовь зла…» А ночью, когда Птица курил в кустах, а некурящий Гуревич составлял ему компанию, они пришли к выводу, что любовь — это болезнь, которая может протекать в острой, хронической и прогрессирующей форме.
— У Свечкиной — прогрессирующая, — поставил диагноз Гуревич.
— А у меня иммунитет, — сказал Птица.
А потом вдруг зарядили дожди, и накрылись разом и разрешённые купания, и самоходы, и взрослые игры у вожатского костра, и ночные прогулки мучимых бессонницей подростков. В некоторые ночи бушевали такие грозы, что девчонки во всех отрядах — даже в старших — визжали от страха, особенно когда порывы ветра пригибали к земле молодые деревья и казалось, что порядком обветшавшие отрядные корпуса вот-вот развалятся.
Под этот аккомпанемент вожатые продолжали жить весёлой жизнью, в том числе половой, хотя на территории лагеря это было сопряжено с немалым риском. Одно дело пьянствовать и морально разлагаться где-то за территорией, в километре от лагеря, где никому не должно быть дела до того, как развлекается в своё свободное время младший и средний педсостав. И совсем иной коленкор — заниматься тем же самым у себя в вожатской или в служебных помещениях, куда может в любую минуту нагрянуть начальство, а ещё того хуже — неугомонные дети могут услышать не предназначенные для их ушей звуки из-за закрытых дверей.
Елену Юрьевну всё это, впрочем, почти не затрагивало. Любовью ни у себя в вожатской, ни в гостях она не занималась и к алкоголю после случая с юннатским любопытством Лебедева относилась с большой осторожностью. Сидела всё больше в своей каморке, читала или слушала музыку. Иногда другие вожатые заглядывали в гости, но чаще компании собирались в других местах, где было попросторнее — например, у художников или в клубе.
А пионерам было совсем скучно. Даже Птица, казалось, приуныл. Всё время ходил смурной, а то и вовсе спал — благо, ввиду дождей пионерам разрешали оставаться в палатах и валяться на кровати хоть целый день.
Птица и раньше отличался тем, что в тихий час спал как сурок. Но тогда это можно было объяснить его ночными самоходами. А теперь чем?
Однажды ночью Леночка решила проверить, чем же это занят Лебедев в то время, когда все спят. Войдя в палату часа в два пополуночи, она обнаружила его кровать пустой. А на улице бушевал ливень. Грозы, правда, не было, но Леночка всё равно обеспокоилась страшно, побежала его искать, но, не имея никаких ориентиров, естественно, не нашла. Промокшая до нитки, она вернулась в отряд. Кровать Птицы была по-прежнему пуста. Обессиленная Леночка свалилась на неё и тут же уснула.
Проснулась она от непонятного ощущения тепла, блуждающего по её телу. Открыв глаза, она увидела Птицу, который с невозмутимым видом сидел на краю кровати с кварцевой лампой в руках. Этой лампой он осторожно водил над лежащей Леночкой, согревая её платье и волосы.
— Не шалю, никого не трогаю, починяю примус, — сообщил он, увидев, что вожатая открыла глаза. — И считаю своим долгом предупредить, что Птица есть древнее неприкосновенное животное.
Леночка «Мастера и Маргариту» не читала и про кота Бегемота никогда не слышала, а потому сочла эту фразу за очередной перл самого Птицы и почему-то разозлилась. А разозлясь, перешла на педагогический жаргон, которым в обычных условиях не злоупотребляла.
— Это, в конце концов, переходит все пределы! Кто дал тебе право издеваться надо мной?! Тебе дали возможность исправить своё поведение, а ты… А ты!..
— Вот именно, — всё так же невозмутимо отреагировал Птица. — Я тебя тоже люблю. И не надо орать. Детей разбудишь.
Леночка задохнулась от негодования. Юрик воспользовался этим, чтобы всучить ей какую-то фотокарточку, и пока она увлеклась её рассматриванием, мирно улёгся в постель, выключив предварительно кварцевую лампу.