— Могу ли я отдать их кому-нибудь?
— Разумеется, но не Гордону.
Перри почесал голову.
— Да, наверное, так. Слушай, а что это за ерунда с добровольным отказом?
— Я не смогу дать научное объяснение, но во всех прочих смыслах это самоубийство вследствие нежелания жить.
— Так Гордон мертв?
— Нет — по представлениям тех, кто этими вещами играет. Просто его не интересовала жизнь здесь, и он выбрал жизнь в другом месте.
— Как так вышло, что с его телом все в порядке?
— Если верить отчету, тело Гордона, вот это тело, — она ущипнула его за щеки, — лежало себе спокойно в состоянии приостановленной жизнедеятельности в Пристанище, по ту сторону этой горы. Так что загадка начинает постепенно разрешаться.
Его наморщенный лоб не выказывал никакой радости.
— Да, видимо, так. Только каждая загадка объясняется посредством другой загадки.
— Перри, осталась лишь одна загадка, которая беспокоит меня, а именно — каким волшебным образом тебе удалось не сломать ногу и в придачу свою новую шею, добираясь сюда. Но я рада, что ты цел.
— Я тоже. Боже!
— А теперь мне пора за работу. — Она принялась складывать тарелки.
— Какую работу?
— Оплачиваемую. Я не из тех аскетичных душ, которые довольны чеками, полученными по наследству. Мне нужны деньги на штучки и безделушки.
— Кем ты работаешь?
— Актрисой на телевиде, Перри. Я танцую и немного пою, а иногда принимаю участие в постановках.
— Ты собираешься репетировать?
— Нет, через двадцать минут выхожу в эфир.
— Ну и ну, наверное, студия здесь совсем близко, а то ведь так и опоздать можно.
— О нет. Сигнал будет транслироваться прямо отсюда. Но тебе придется вести себя хорошо, сидеть спокойно и не задавать какое-то время вопросов, иначе я действительно опоздаю. Подойди. Садись здесь. Теперь повернись к приемнику.
Вверх взлетела еще одна секция стены, и Перри оказался перед плоским экраном.
— Здесь ты сможешь увидеть передачу и одновременно смотреть, как я танцую.
Она выдвинула ящик коммуникатора и подняла небольшой экран. На экране возник весьма приятный и жизнерадостный молодой человек. На нем был шлем со вздутиями в районе ушей. Из угла рта, скривленного в язвительной улыбке, свисала сигарета.
— Здорово, Ди.
— Привет, Ларри. Это что у тебя за круги под глазами?
— От тебя — и вдруг такой вопрос! Ты ведь у нас очень чувствительная, когда речь заходит о личных делах. Мне эти круги блондиночка нарисовала.
— Левый получился кривой.
— Хватит острить, принимайся за работу, девка. У тебя все настроено?
— Ага.
— Так, проверка.
В ближнем конце комнаты зажглись огни. Диана вышла в центр комнаты, дважды повернулась, прошлась во всех направлениях, после чего вернулась к коммуникатору.
— Годится, Ларри?
— В нижнем левом углу что-то светит, и, как мне кажется, это не на моей стороне.
— Я погляжу.
Она вернулась с трубкой, вынутой из-под досье Гордона.
— А теперь как, Ларри?
— Норма. Что это было?
— Вот это. — Она показала ему трубку.
— Типичная тетка! Ничего правильно сделать не можете. Рассеянные и без…
— Ларри, еще одна твоя шуточка, и я донесу на тебя за атавизм неандертальского характера.
— Остынь, крошка. У тебя сверхвеликолепный мозг. Обожаю тебя за твой интеллект. Время на исходе. Музыка нужна?
— Включи-ка погромче. Хорошо, выключай.
— И чем сегодня будешь кормить толпу, Ди?
— Пища для избранных. Посмотри и ты — вдруг умные мысли появятся.
Ларри сверился с приборами.
— Занимай позицию, девчонка. Я отключаюсь.
Диана быстро перешла к центру комнаты, и огни погасли. Крупный экран рядом с Перри внезапно ожил. Цветное стереоизображение молодого мужчины раскланивалось и улыбалось и, наконец, произнесло:
— Друзья, мы снова в студии Ковра-Самолета, ведем передачу из башни мемориала Эдисона, что у озера Мичиган. Сегодня вы увидите свою любимую исполнительницу танцев в стиле модерн, прекрасную Диану. Она представит еще одну строфу из Поэмы Жизни.
Краски на экране растеклись, затем переплавились в светло-синий оттенок, и одна высокая кристально чистая нота проникла в уши Перри. Нота задрожала и разрослась в минорную мелодию. Перри почувствовал, как им овладевает печаль и ностальгия. Постепенно оркестр подхватывал тему, придавал ей насыщенности, а цвета на экране сменялись, смешивались, создавая причудливые образы. Наконец цвета растворились, экран потемнел, а гармония покинула мелодию, и осталась лишь одинокая скрипка, тягуче поющая в темноте. Тусклый луч света возник на экране и обозначил маленькую фигуру далеко на заднем плане. Она лежала ничком, вялая, беспомощная. Музыка передавала чувство боли, чувство отчаяния и всепоглощающей усталости. Но была в звучании и вторая тема, которая призывала бороться, и фигура слегка пошевелилась. Перри обернулся, и ему пришлось взять в себя руки, чтобы тут же не броситься спасать это жалкое и несчастное создание. Диане нужна помощь, подсказывало ему сердце, иди к ней! Но он сидел тихо, он смотрел и слушал. Перри мало понимал в танцах, и еще меньше в танцах как высоком искусстве. Его уровень заканчивался собственным участием в бальных танцах и наблюдением за тем, как исполняют чечетку. Погруженный в глубокую признательность, он смотрел на грациозные и с виду совершенно не требующие усилий движения девушки, совершенно не осознавая, как много для такого исполнения требовалось тренировок, учебы и гения. Постепенно он начал понимать, что ему рассказывают историю человеческого духа, историю о храбрости, о надежде и любви, преодолевающей отчаяние и физическую боль. Он вздрогнул, когда в завершение танца Диана упала на спину, лицом к небу, раскинув руки. Ее глаза сияли, она радостно улыбалась, в то время как единственный источник теплого света омывал ее лицо и грудь. Таким счастливым — счастливым и спокойным — он не чувствовал себя с момента своего прибытия.