Снова взор скользил по бескрайным снежным просторам. Лай! Снова послышался лай, сначала отрывистый, потом заливчатый, громкий. Собаки лаяли в два голоса: один густой, другой более звонкий. Сомнений больше быть не могло. Вспомнилось и то, что недавно довелось слышать звук, похожий на выстрел, тогда подумалось, что трещит лед.
— Иохансен! Сюда! Лай… Собаки!.. Собаки лают!..
Нансен закричал так громко, что Иохансен кубарем выкатился из палатки.
— Собаки? Какие собаки?.. Не понимаю! Нет, я должен удостовериться своими ушами…
Иохансен мигом взобрался на торос, стал напряженно вслушиваться. Прошла минута, другая. И он заявил:
— Да… Мне показалось, что залаяла собака… А впрочем… Нет! Это шум от птичьих голосов. Наверно, крик кайры ты принял за лай.
Впервые друзья разошлись во мнениях. Но Нансена переубедить уже было нельзя. Он настаивал:
— Можешь думать как угодно, а я пойду навстречу людям!
— Каким людям? — усмехнулся Иохансен.
— Которым принадлежат собаки… Вот проглочу завтрак и отправлюсь!
Нансен настолько был убежден в своей правоте, что всыпал в котелок последние остатки неприкосновенного запаса — затхлую маисовую муку, смешанную с моржовым жиром. А за завтраком совсем размечтался.
— Кто бы мог тут находиться: норвежцы или англичане? Быть может, это английская экспедиция Джексона? Когда мы уезжали, они собирались на Землю Франца Иосифа…
Друзья порешили, что один из них немедленно выйдет вперед на разведку, а другой останется стеречь каяки.
Нансен взял лыжи, бинокль, ружье. Перед уходом еще раз взобрался на торос наметить дорогу, а главное, прислушаться: не раздастся ли собачий лай, выстрел или даже человеческий голос?
Ничего не слышалось, кроме гоготания кайр и люриков да резких криков маевок. В самом деле, не крик ли, донесшийся с птичьего базара, он принял за лай собаки?
Шел он раздумчиво, медленно. И внезапно остановился: на снегу явственно отпечатывались свежие следы. Чьи? Песец не мог оставить таких крупных отпечатков. Собачьи? Но разве собака могла, находясь близко от чужих людей, не залаять? И неужели ее лай не был бы тогда ясно слышен?
Чьи же тогда это следы? Может быть, волчьи?..
И вдруг снова забрезжил свет надежды: раздался лай! Он был более громким и ясным, чем раньше. И стали все чаще и чаще встречаться следы.
О, если бы лыжи не застревали в каверзных трещинах, застругах, буграх! Шаги Нансена все же превратились в бег. Он бежал, не обращая внимания на то, что под ногами, впиваясь взглядом в сверкающую снежную даль, напрягая весь слух. Однако опять ничего не было слышно, и даже собачьи следы почему-то исчезли.
Снова возникли думы: не является ли все это плодом разгоряченного воображения?
И вдруг человеческий голос…
Чужой человеческий голос!
Впервые за три года!
Голос человека, раздавшийся в полярной пустыне, звучал как призыв к жизни, как весть о далекой родине.
— О-го-го! — закричал Нансен во всю мочь, во всю силу своих легких. И быстро, как только позволяли лыжи, помчался вперед.
Вскоре снова донесся голос, и с высоты ледяного хребта удалось разглядеть что-то темное, движущееся между торосами. Собака… За ней какая-то фигура. Человек!
Кто он?
Двое людей поспешно приближались друг к другу. Нансен приветственно замахал шапкой. Незнакомец ответил тем же. Собака его заворчала, он окликнул ее по-английски. Значит, англичанин. Кто же он? Может быть, известный полярный исследователь Джексон?
Сердечно протянули они друг другу руки. Поздоровались по-английски:
— Здравствуйте!
— Здравствуйте!
С одной стороны стоял цивилизованный европеец, в клетчатом английском костюме, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом. С другой — одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь с длинными всклокоченными волосами, щетинистой бородой, с лицом, настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его. нигде не проступал из-под толстого слоя ворвани и сажи.
Каждый из них недоумевал: кто, собственно, стоит перед ним и откуда он пришел?
— Я чертовски рад вас видеть! — воскликнул англичанин.
— Благодарю! Я тоже. Вы здесь с кораблем?
— Нет, мой корабль не здесь. Сколько вас?
— Со мной один товарищ. Он там, у кромки льда. Они шли, продолжая оживленно разговаривать.
Услышав какое-то случайно произнесенное норвежское слово, незнакомец спросил: