Я сглотнул. Мы никогда не обсуждали логистику моего перевода. Я понятия не имел, что он столкнулся с таким сопротивлением с моей стороны.
— Но вы не согласились с ними, сэр?
— Не в то время. Хочешь узнать почему? — глаза тренера сверлили меня. — Потому что огонь, который питает твою безрассудность — это тот же огонь, который отличает великих от легенд. Как я уже сказал, есть много великих нападающих. Но у них нет того же голода, что и у тебя. Они хотят побеждать; ты хочешь бить рекорды. Они удовлетворены максимизацией своего потенциала; ты нет, потому что не считаешь, что у твоего потенциала есть предел. Если бы ты мог направить весь этот огонь на поле, не позволяя своей гордости и мелким ссорам встать на пути, ты был бы неудержим. Я убедил комитет, что это возможно. Я сказал им, что с небольшим руководством ты поймешь, что поставлено на карту, и соберешься с силами. — В его словах звучало настоящее разочарование. — Ты подвел меня.
Я сжал край сиденья. Ты подвел меня. Я слышал это много раз в своей жизни, в том числе и от отца, но спокойная, деловая манера, в которой тренер это преподнес, ранила сильнее любых горячих слов или криков.
Если мой разрыв со Скарлетт был худшим разговором в моей жизни, то этот сильный претендент на второе место.
Растущее чувство вины давило со всех сторон, заставляя меня хотеть провалиться сквозь пол и исчезнуть навсегда.
— Я знаю, что у тебя сложные отношения со старой командой, а Боччи имеет репутацию подстрекателя, — сказал тренер. — Однако я надеялся, что ты научишься лучше контролировать свои импульсы. У властей нет доказательств, необходимых для обвинения кого-либо в преступлении, но мы оба знаем, что на самом деле произошло в ночь крушения.
Призрак моей ошибки снова поднял свою уродливую голову, словно зверь, который продолжал возрождаться, сколько бы раз я ни пытался его убить.
— Тебе повезло, но удача у всех заканчивается. Вопрос в том, вытащишь ли ты голову из задницы, прежде чем это произойдет. — Тренер не казался расстроенным, просто измотанным. — Комитет сказал, что ты слишком опрометчив. Что ты принимаешь свою молодость и талант как должное и что ты не уважаешь последствия своих действий так, как следовало бы. Пока что ты доказываешь, что они правы. Быть великим футболистом — это больше, чем просто навыки и стремление. Это сосредоточенность. Это командная работа. Это дисциплина и самообладание, чтобы останавливаться и думать, прежде чем действовать. Эмоции — мощный мотиватор, но они также могут стать твоим злейшим врагом.
Я сглотнул так, будто засовывал себе в горло гвозди.
— Я дисциплинирован. Я буду дисциплинирован. Я больше не буду бороться с «Холчестером» за пределами поля, и вы больше никогда не увидите меня за рулем автомобиля во время гонки, сэр.
Я обещал Скарлетт то же самое, но, как и Скарлетт, Тренер не выглядел убежденным.
— Ты? — Он посмотрел на меня с неприкрытым скептицизмом. — Дисциплина — это умственное упражнение, Донован. Физически ты преуспеваешь в игре, но настрой так же важен, как и любые упражнения на выносливость, которые проводит Грили. А сейчас твой разум в беспорядке. Нет, это правда. — Он перебил меня, когда я открыл рот в знак протеста. — Ты можешь этого не видеть, но я знаю своих игроков, и я особенно внимательно наблюдал за тобой с тех пор, как ты присоединился к моему клубу. Я не психолог, но даже я вижу, что что-то движет этими твоими глупыми, импульсивными решениями. Это не «Холчестер» и не Дюбуа. Пока ты не поймешь, в чем дело, и не разберешься с этим, ты никогда не обретешь дисциплину, необходимую для достижения своих целей, или для работы с командой.
Холодное беспокойство заползло мне под кожу. Слова тренера были одновременно туманными и зловещими, худшее сочетание.
— Врачи и наша команда по реабилитации говорят, что ты полностью поправишься и сможешь играть через две недели, но ты будешь вне поля дольше этого срока. — Тренер вздохнул. — Я посажу тебя на скамейку запасных до дальнейшего уведомления.