Мои руки сжались в кулаки. Он не ошибался; я тонул в жалости к себе. Однако я не мог понять, как вытащить себя из пучины, не подвергая себя худшему воздействию, например, тому, что заставляло меня заниматься саморазрушительным поведением, в котором меня обвиняла Скарлетт.
Но я не собирался признаваться в этом отцу. Я был напряжен от недель сдерживаемых эмоций и рвался в бой.
— Ты должен быть счастлив, — сказал я. — Тебе больше не придется смотреть, как твой сын играет против, вместо того чтобы играть за «Холчестер». Разве не этого ты хотел?
Ноздри моего отца раздулись.
— Чего я хотел? Ты думаешь, я хочу сына, которого пресса оттеснит на второй план и будет ругать, потому что он не может держать свои эмоции под контролем?
— Нет, ты хочешь того, кто победит, но только если это будет за твою команду, — парировал я. — Скажи мне. Ты хоть раз был на моем матче с тех пор, как я перешел в «Блэккасл»? Ты когда-нибудь звонил мне, чтобы просто поговорить, как будто я твой сын, вместо того, чтобы использовать это как возможность покритиковать все, что я делал на поле?
— Ради всего святого, что ты хочешь, чтобы я сделал? — закричал он. — Нянчиться с тобой, как с гребаным младенцем? Ты не сможешь стать лучше, если все, что я буду делать, это гладить тебя по голове и говорить «молодец», каждый раз, когда ты пинаешь чертов мяч!
— Я не прошу тебя нянчиться со мной. Я прошу тебя вести себя как мой отец, а не как мой чертов тренер! — Эмоции взорвались, прорвавшись сквозь плотину, которую я строил годами, и выплеснулись через мой рот, затопив комнату обидой, накопившейся за всю жизнь. Это касалось не только последнего месяца, и это касалось не только моего отца.
Это было все. Скарлетт, Тренер, Тедди, Винсент, мои критики и мои фанаты, мои триумфы и мои ошибки. Иногда тяжесть всего этого была так велика, что я не мог дышать.
Мой дом должен был стать моим убежищем, но у меня не было даже этого.
— У меня уже есть тренер. Мне не нужен второй, — сказал я, не в силах сдержать яростную дрожь в голосе. — Мне нужна семья, а ты ее у меня отнял!
Мы с отцом уставились друг на друга, наши груди вздымались от силы гнева.
Мы ходили вокруг этого разговора всю нашу жизнь. Наш спор в больнице раскрыл его часть, но это? Это было в процессе создания десятилетий.
— Ты думаешь, я отнял у тебя идею семьи? — выплюнул мой отец. — Я не пытаюсь быть твоим чертовым тренером! Я пытаюсь сделать из тебя того, кем ты всегда хотел быть: величайшим футболистом в мире. Каким бы я был отцом, если бы не подталкивал тебя к раскрытию всего твоего потенциала?
— Тем, кто заботится о своем сыне больше, чем о своей команде. — Мы вернулись к исходной точке, но на самом деле мы от нее не отходили. — Если бы ты пытался помочь мне достичь моих целей, ты бы сохранил ту же энергию после того, как я перешел в «Блэккасл». Но ты этого не сделал, не так ли? Ты мог сосредоточиться только на том, как я предал тебя и «Холчестер», сменив команду. Ты даже не смог поздравить меня, когда мы выиграли матч. Ни разу.
Он уставился на меня, крепко сжимая трость.
Я ожидал, что он будет бушевать и кричать еще больше, но, к моему удивлению, он, казалось, сдулся у меня на глазах. Гнев схлынул с его лица и тела, отчего он стал выглядеть меньше и старше, чем несколько минут назад.
— Я не говорю, что всегда веду себя идеально, — прорычал он. — Был ли я расстроен, когда ты перешел в «Блэккасл», не сказав мне об этом заранее? Конечно. «Холчестер» не был моей командой. Это была наша команда. Когда ты был ребенком, ты только о них и говорил. Мы вместе ходили на каждый матч. Мы разрабатывали стратегию, как получить тебе место в клубе. Я думал, ты их любишь.
Столкнувшись с его неожиданным спокойствием, мой гнев тоже вырвался наружу, оставив пустоту в моем животе.
— Я так и сделал, но мы не можем вечно оставаться на одном месте, даже если мы его любим. Мы должны расти. — Я сглотнул. — Я не сказал тебе заранее, потому что боялся, что ты каким-то образом убедишь меня остаться до того, как будут оформлены документы. Мне нужно было уехать из Холчестера, чтобы стать самим собой. Я не мог этого сделать, когда ты все время говоришь мне в ухо. Я не мог сделать ни единого шага или отпраздновать ни единой победы, чтобы ты не унизил меня. Я могу вынести критику, но если это не единственное, что я слышу.