Меняла положение книга, менялись и координаты по осям. Операции совершались беззвучно.
Посреди книжной обложки белели числа времени, разделённые двоеточиями. Над циферблатом пульсировала одинокая бледная стрелка. Отсчитывались секунды, и Зиновию казалось, что он куда-то опаздывает.
— Зиня, время у книги относится ко времени события, время у мячика — ко времени возмущения и времени наблюдения. Время прошлого, время настоящего, время будущего.
Зиновий сосчитал: дистанция между наблюдением и возмущением составляет всего три минуты с секундами.
Рука убралась из кадра. Книга лежала. И мерцала, как бы переливалась. Сфокусировать на ней взгляд было невозможно. Дверца шкафа закрылась. Значения долготы, широты и высоты застыли, а часы по-прежнему «тикали».
— В трёхмерной системе координат предмет покоится в горизонтальном положении, — сказал Клим. — В четырёхмерной он движется.
Зиновий припрятал том Ефремова в угловом нижнем отделении комбинированного шкафа в своей комнате. Там он хранил всякую всячину вроде велосипедного насоса, старых мобильников, школьных тетрадей и книжек о способах быстро заработать миллион, закладками в которых служили порнографические фотки и вырезки.
Манчук переключил внимание на точку C. На книжной полке четырнадцатилетнего Клима Пробкина обрисовались корешки книг и тёмный промежуток между ними — словно зуб выдернули.
Машинка, встроенная в живот Зиновия, оцифровала вертикальную прореху на полке. У пустого места всплыли три оси и ряд цифр, отображающий время. Отсчитывались секунды.
— Коснись диффузного мячика, — приказал Клим.
— Как?
— Всё равно, как… Подставь под него ладонь. Ты ничего не почувствуешь. Нельзя почувствовать время. Плоть его не чувствует.
Теннисный мячик утонул в ладони, как бы в неё погрузился. Физического ощущения инородного тела Зиновий не испытал.
— Хорошо, — сказал Клим. — Так и стой. Моя очередь. Но решение за тобой. Перемещаем книгу?
— Почему за мной?
— Спроси у совести.
— Перемещай!
Клим Пробкин взял книгу. Дотянулся до прошлого! На руке его никаких координат не обозначилось. «Час Быка» он вставил в пустое место. Убрал руку. Книга переливалась, дрожала воздушно. Пробкин облизал губы и усы.
— Дрожь предмета — его движение во времени.
Часики на книге «тикали»: секунды совершали ход. Сменилась минута. Под строкой времени возникла вторая строка — статичная. В этой строке число наносекунд застыло.
— Зафиксирован исторический момент четырёхмерного сдвига! — торжественно произнёс Пробкин. — В принципе, на том всё. Зиновий и Клим — раз, два, три!
Мячик, крутившийся перед Зиновием, медленно растаял. Вместе с ним растаяли нити-лучи.
— Эй, Зиня!.. Ты молодец.
— Страшновато было! — выдохнул Зиновий.
Клим сунул ему початую бутылку «Рябины». Зиновий глотнул. И улыбнулся. Улыбнулся?! Он тронул живой рукой одну щёку и другую. Коснулся собственной улыбки.
Пробкин вывел карандашом на ватмане три оси и рядками набросал числа. Манчук числа узнал. То были координаты книги в пространстве-времени. Удар самосвала не вышиб ему мозги. Пусть он и туповат, но с памятью у него порядок.
Менеджер Манчук кое-чем гордился. С одного прочтения он запоминал страницу оптового прейскуранта. Он помнил цены двадцать лет назад, десять лет назад, месяц назад. Он запоминал изменения цен. Он фиксировал в голове рубли и копейки, доллары и евро, юани и рупии, а также у. е. с самодеятельным плавающим курсом. Феномен его памяти состоял в том, что она обожала всё денежное. Гены отца, наверное, сказались.
Однако по сравнению с Климом Пробкиным он был бестолочью беспамятной, неспособной одолеть таблицу умножения.
Если Зиновий с одного прочтения мог запомнить страницу с ценами, то Клим за день запоминал любой школьный учебник. В университете Пробкин на спор выучил за неделю таблицы Брадиса. Клим поражал школьных учителей цитированием наизусть томов Большой Советской энциклопедии и декламацией стихов и поэм из полного собрания Маяковского. Мозги Пробкина впитывали любое содержание: от тягомотных правил русского языка до извилистых химических формул.