1 ) Villemain, Souvenirs contemporains, I, 175. (Слова Наполеона к Нарбонну в первых числах марта 1812 г., воспроизведенные Нарбонном час спустя). Изложенные из вторых рук, эти слова представляют собою только искусную подделку; но сущность идей безусловно принадлежит Наполеону. — Сравните его мечты, столь же фантастичные об Италии и Средиземном море (Correspondance, XXX, 548) и великолепную импровизацию в Байонне, на тему об Испании и колониях. (De Pradt, Mémoires sur les révolutions d'Espagne, p. 130): «По этому поводу Наполеон говорил или, вернее, поэтизировал, оссианизировал довольно долго... Как человек, полный какого-то гнетущего чувства... с тем воодушевлением, подъемом, картинностью, образностью и оригинальностью, которая были так свойственны его стилю... о неизмеримом блеске тронов Мексики и Перу, о величии государей, которые сумеют их занять... и о тех последствиях, которые все эти события имели бы для вселенной. Мне часто приходилось его слышать, но никогда еще, ни при каких других обстоятельствах, он не обнаруживал таких богатств языка и фантазии. Был ли причиной этому благодарный сюжет, или же все его дарования были пробуждены той сценой, которую он только что пережил, но все струны в нем зазвучали разом, он был поистине велик».
47
французской армии, подкрепленной союзниками и вышедшей из Тифлиса, не найдется такого подступа к Гангу? Достаточно будет прикоснуться французским мечом к его берегам, чтобы во всей Индии рухнуло здание этого меркантильного величия. Я согласен, это была бы гигантская экспедиция, но исполнимая в XIX веке. Тем же ударом Франция завоевала бы независимость Востока и свободу морей». При этих словах глаза его загораются странным блеском, и он продолжает нагромождая мотивы, взвешивая трудности, средства, возможности успеха; он охвачен вдохновением и отдается ему. Господствующей дар внезапно освобождается и раскрывается во всей силе; артист 1), заключенный в политика, вышел из своих оков и творит в области идеала и невозможного. Мы узнаем его таким, каков в самом деле, узнаем в нем младшего брата Данте и Микель-Анджело; действительно, по отчетливости своего видения, по интенсивности, связности и внутренней логике своей мечты, по глубине мышления, по сверхчеловеческому величии своих замыслов, — он равен и подобен им; гений его того же порядка и той же структуры; он один из трех царственных гениев итальянского Возрождения. — Но только два первых работали на бумаге и на мраморе, а он на живом человеке, на чувствующем и страдающем теле.
_______
1 ) Roederer, III, 541 (2 февраля 1809): «Да, я люблю власть; но я люблю ее как художник... Я ее люблю, как музыкант любит свою скрипку; люблю ее, потому что могу извлекать из нее звуки, аккорды, гармонии».
Вот еще характерные слова (Roederer, 111,353, 1 декабря 1800): «Если бы года через три или четыре я умирал от лихорадки у себя на кровати и если бы, чтобы окончить мой роман, я захотел написать завещание, я сказал бы народу, чтобы он остерегался военного правительства; я бы ему посоветовал выбрать себе гражданского носителя власти».
48
ЧАСТЬ II.
I.
Если присмотреться поближе к современникам Данте и Микельанджело, то становится ясным, что своим нравственным складом они отличаются от нас еще больше, чем умственным 1). Триста лет полицейского режима, жандармерии и судебных учреждений, социальной дисциплины, мирных нравов и наследственной цивилизации притупили в нас силу и пыл прирожденных страстей. Но он оставались еще нетронутыми
1 ) Можно найти подтверждение в текстах и фактах, приведенных в моей Философа Искусства, т. I, ч. II, гл. [V. — Другие аналогии, распространяться о которых здесь было бы слишком долго, встречаются у него, главным образом, в сфере любви и воображения. У него была некоторая склонность признавать чудесное, предчувствия, а иногда даже и невидимое таинственное общение существ... Я видела, как он восторгался шелестом ветра, с каким воодушевлением говорил о рокоте моря, а иной раз бывал не прочь считать и ночные видения не лишенными некоторого правдоподобия; наконец, ему не были чужды и кое-какие суеверия. ( M - me Remusat , I, 102 и III, 164).— Meneval ( III , 114) отмечает крестное знамение, которым он осенял себя невольно при обнаружении какой-нибудь серьезной опасности или важного события. — В период консульства иной раз, в дамском обществе, по вечерам, он импровизировал и декламировал такие трагические «новеллы» в итальянском вкусе, которые сделали бы честь любому средневековому рассказчику. ( Bourrienne , VI, 387, приводит одну из таких импровизаций. — Сравните M - me de - Remusat , I , 102). — Что касается любовных чувств, то его письма к Жозефине, во время итальянской кампании, дают лучший образец итальянской страстности и составляют весьма любопытный контраст с чувством меры и с изяществом его предшественника Богарнэ. ( M - me de - Remusat , 1,143). — Его остальные романы на чисто физической подкладке слишком не поддаются описанию; я собрал по этому поводу несколько изустных деталей, почти все из первых рук и самой достоверной подлинности. Достаточно будет привести цитаты из уже опубликованных текстов. Если верить Жозефине, у него не было никаких нравственных принципов: «разве он не соблазнил всех своих сестер одну за другой?» «...Я человек иного порядка, чем все остальные», говорил он сам, «всякие законы нравственности и приличия писаны не для меня». ( M - me de - Remusat , I , 204, 206). — Отметьте еще (II, 350) предложение, которое он делает Корвизару. — Все это сплошь чувства, нравы и мораль великих итальянских личностей эпохи Возрождения.
49
в Италии, в эпоху Возрождения; внутренние переживания в человеке были тогда живее и глубже, чем в наше время, желания настойчивее и неудержимее, сила воли упорней и необузданней, чем у нас. Что бы ни было в человеке пружиною его деятельности, будь то гордость, честолюбие, ревность, ненависть, любовь, алчность или чувственность, внутренняя пружина эта напрягается с такой силой и развертывается с такой энергией, какая нам уже давно неведома. И вот он снова возрождаются в этом великом пережитке XV века. Во всех проявлениях своего нервного аппарата он подобен своим итальянским предкам; никогда, даже среди Малатеста и Борджиа, не встречалось такого деятельного и восприимчивого мозга, с способностью к таким мощным электрическим зарядам и разрядам; мозга, в котором внутренние грозы были бы более непрерывными и бурными, молнии более внезапными и удары неотразимыми. Ни одна мысль не остается у него чисто умозрительной; ни одна не бывает простою копией действительности или простым отражением возможного; каждая вызывается в нем сильным внутренним толчком и стремится непосредственно перейти в действие; каждая рвется и несется к своей конечной цели и достигла бы ее, не останавливаясь, если бы не была сдержана и обуздана силою 1).
Иногда она прорывается так неожиданно и бурно, что никакая узда не успевает ее сдержать. Как-то раз, в Египте 2), он пригласил к себе на обед несколько дам француженок, и посадил с собою рядом хорошенькую особу, мужа которой он только что услал во Францию; вдруг он, как бы нечаянно опрокидывает на нее графин с водой, и под предлогом необходимости привести в порядок ее туалет, увлекает ее в свои комнаты и остается там с нею наедине очень долго, так долго, что гости, оставшиеся за прерванным обедом, начинают переглядываться. — В другой раз, в Париже, в эпоху Конкордата 3), он говорит сенатору
________
1 ) De Pradt, Histoire de l'ambassade dans le gran d-duché de Vars o v i e, p. 96: «Император полон желания в момент зачатья его мысли; она превращается в страсть при своем рождении».