Вот на этот-то характер, уже вполне определившийся, падает второй удар молота, и во второй раз кладет на него тот же отпечаток: французская анархия запечатлела в этой молодой душе те основы, которые уже были начертаны в его детском сердце анархией корсиканской, потому что
_________
1 ) Yung , I, 220 (манифест от 31 октября, 1789) 265 (насильственный заем в семинарской касс, 23 июня, 1790), 267, 269 (арест артиллерийского майора де ла Жайль и других офицеров; проект захвата цитадели в Аяччио), II, 115 (Письмо к Паоли, 17 февраля, 1792): «Законы похожи на статуи божеств, которые принято завешивать в некоторых случаях»; 125 (назначение Бонапарта подполковником в батальон волонтеров, 1 апреля 1792). Накануне он, с помощью вооруженного отряда, захватил одного из трех комиссаров департамента, Мурати, который жил у его противников, Перальди. Мурати, схваченного неожиданно, силой приводят и задерживают у Бонапарта, который торжественно заявляет ему: «Я хотел доставить вам свободу, полную свободу; вы ею не пользовались у Перальди». — Его корсиканский биограф (Nasica, Mémoires sur la jeunesse et l'enfance de Napoléon) считает этот поступок вполне похвальным.
общество разлагающееся дает так же уроки житейской мудрости, как и общество еще не сложившееся.
Его зоркие проницательные глаза очень скоро разглядели, сквозь шумиху трескучих фраз и теорий, истинную основу революции, т.-е. господство свободных страстей и торжество большинства над меньшинством; быть победителем или побежденным, вот две крайности, между которыми надо выбирать, середины быть не может. После 9 термидора были сорваны последние покровы, и на политической арене красуются инстинкты полной разнузданности, самовластия и личных вожделений, во всей их неприглядной наготе; о благе общества и о народном праве нет и помину; ясно для всякого, что у кормила правления стоит простая разбойничья шайка, что Франция ее добыча, что за эту добычу она постоит против всех и перед всеми, пустив в ход все существующая средства, не исключая и штыка. При таком режиме, когда в центре метет новая метла, прямой расчет держаться поближе к метельщикам.
Во всех армиях, и больше всего в итальянской, после освобождения территории от неприятеля, республиканское credo и патриотическая самоотверженность сменяются естественными вожделениями и военными страстями 1). Оборванные, босоногие, голодные, — на человека отпускается 32 золотника хлеба в сутки и жалованье уплачивается ассигнациями, совершенно упавшими в цене, — офицеры и солдаты рвутся прежде всего из нищеты: «несчастные после трехлетних мытарств и скитаний по альпийским высотам, дорвались наконец до обетованной земли; вполне естественно, что они хотят прежде всего использовать ее блага 2)». Другим толчком была гордость, раздутая воображением и успехом. Прибавьте к этому избыток молодости со веем ее пылом и с ее жаждою приложить свои силы: ведь все это почти сплошь зеленая молодежь, которая смотрит на жизнь так, как ее понимают французы и галлы, то есть, как на увеселительную прогулку, или же как на поединок.
_________
1 ) Сравните по этому поводу : Les Mémoires du maréchal Marmont I, 180, 196, Mémoires de Stendhal sur Napoléon, Rapport de d'Antraignes (Yung, III, 170, 171), Mercure britannique de Mallet-Dupan, и первая глава la Chartreuse de Parme, par Stendhal.
2 ) Correspondance de Napoléon I. (Письмо Наполеона Директории, 26 апреля, 1796). Прокламация того же дня: «Вы совершали усиленные переходы, не имея обуви, располагались биваком, не имея водки, а часто и хлеба».
63
Но ведь чувствовать себя храбрецом и проявлять эту храбрость из одного только озорства, вызывающе бросаться под пули, делить свое время между радостями жизни и опасностью, сменяя битву пирушкой и обратно, рисковать и развлекаться до пресыщения, без всякой цели, ничем не задаваясь, заботясь только об ощущениях минуты 1), стремясь использовать все свои способности, обостренные опасностью и соревнованием, — все это никак нельзя назвать самоотвержением, а скорее это значит давать себе волю; но для всякого, кто не окончательный вертопрах, давать себе волю — значит пробить себе дорогу, идти в гору, грабить, чтобы разбогатеть, как Массена, или добиться власти, как Бонапарт.
На этой почве соглашение между командующим и его армией было достигнуто с самых первых дней 2), а после годовой совместной работы оно стало полным и совершенным. Их совокупная деятельность создает одну мораль, смутную в армии, но сознательную, в командующем; где ей только мерещится, там он видит ясно и неопровержимо. Если он и толкает своих товарищей, то по их же наклонной плоскости. Он просто только обгоняет их, когда смотрит своим хищным взглядом на мир, как на огромное пиршество, где двери открыты для всякого пришлого, но где, чтобы насладиться, надо иметь длинные руки и хватать первым, а другим оставлять одни объедки.
________
1 ) Stendhal, Vie de Napoléon, стр. 151: «Офицеры, не заносившиеся слишком высоко, были вне себя от счастья, что имели хорошее белье и прекрасные, новые сапоги. Все любили музыку; многие шли целую милю в грязи, под дождем, чтобы занять место в опере… После того плачевного состояния, в котором армия находилась перед событиями в Кастильоне и в Арколе, все, кроме ученых офицеров-специалистов, держались того мнения, что нужно сделать все, даже невозможное, но остаться в Италии.» — Marmont, I, 296: «Все мы были очень молоды... полны сил и здоровья и снедаемы жаждой славы... Это разнообразие в наших занятиях и развлечениях, эта постоянная смена в применении наших духовных и телесных сил, придавала жизни необычайный интерес и живость».
2 ) Correspondance de Napoléon I , прокламация от 27 марта 1796: «Солдаты, вы раздеты, плохо накормлены; правительство вам задолжало много, но оно ничего вам не может дать... Я поведу вас в самые плодородные долины мира , богатейшие провинции и величайшие города будут в вашей власти; вы найдете там почет, славу и богатство». — Прокламация от 26 апреля 1796: «Друзья, я вам ее обещаю, эту победу!» — Сопоставьте в записках Мармона рассказ о том, как Бонапарт играет роль соблазнителя, предлагая Мармону обокрасть одну кассу, на что тот отвечает отказом.
Ему это кажется, настолько простым и понятным, что он преспокойно говорит об этом вслух, даже в присутствии людей ему совершенно посторонних, таких, как дипломат Mиo, или иностранец Мельци. «Не думаете ли вы, — говорит он им после предварительных переговоров в Леобене 1), — «не думаете ли вы, что я ради возвышения адвокатов Директории разных Карно и Баррасов, хлопочу и одерживаю победы в Италии! Или может быть, для того, чтобы основать республику? Что за мысль! Республика с тридцатью миллионами населения с нашими-то нравами, с нашими пороками! Да разве это возможно? Это одна из тех фантазий, которыми захлебываются французы и которая испарится так же быстро, как и остальные. Им нужна слава, удовлетворение тщеславия, а в свободе они ровно ничего не смыслят. Наши последние победы, наши успехи уже показали, что такое французский солдат. Я для него все. Пусть Директория попробует лишить меня командования, — она увидит, кто здесь хозяин. Народу нужен вождь, и вождь прославленный, а не государственные теории, фразы и разглагольствования идеологов, в которых французы ничего не смыслят... Что касается вашей страны, г. Мельци, то в ней еще меньше республиканского элемента и церемониться с ней нужно меньше, чем где бы то ни было... Впрочем я отнюдь не намерен так скоро покончить с Австрией. Мир вовсе не в моих интересах. Вы сами видите, что я такое в Италии и чем могу еще быть. Если мир будет заключен, если я не буду стоять во главе этой армии, с которой так тесно связан, я должен буду отказаться от власти, от того высокого положения, которого добился; отказаться для того, чтобы отправиться в Люксембург и увиваться там вокруг адвокатов! Если бы я и оставил Италию, то для того только, чтобы играть во Франции такую же роль, как и здесь, но момент еще не пришел; плод не созрел».