Еще один свидетель показывает:
«Солдаты ворвались в две книжные лавки, между магазином «Пророк» и магазином Саландруз. Убийства были совершены на глазах у людей. Обоих книготорговцев вывели на тротуар и зарубили саблями. Всех остальных, кто был в лавках, прикончили на месте».
Приведем напоследок еще три выдержки, которые нельзя переписывать без содрогания.
«Минут через пятнадцать после того, как начался этот ужас, — показывает один свидетель, — стрельба немного затихла, и кое-кто из раненых пытался встать. Из кучки людей, упавших на тротуаре перед магазином «Пророк», поднялись двое; один из них бросился бежать и успел скрыться на улице Сантье, от которой его отделяло всего несколько метров. Он бежал под градом пуль, одна из них сорвала с него фуражку. У второго едва хватило сил подняться на колени, и он, сложив руки, умолял солдат пощадить его, но тут же упал под пулями. На следующее утро возле подъезда магазина «Пророк» можно было видеть место, величиной всего в несколько футов, куда было выпущено больше сотни зарядов.
От начала улицы Монмартр до фонтана, на пространстве около шестидесяти шагов, лежало шестьдесят трупов мужчин, женщин, хорошо одетых дам, молоденьких девушек, детей. Все эти несчастные пали жертвами первого же залпа, когда воинские части и жандармерия, стоявшие против них по ту сторону бульвара, внезапно открыли огонь. При первых же выстрелах люди бросились бежать, но, сделав несколько шагов, падали и больше уже не поднимались. Один молодой человек укрылся в воротах и спрятался за выступом стены, выходившей на бульвар. Солдаты избрали его своей мишенью. В течение десяти минут они били по нему, словно в тире, и как он ни прижимался к стене, пуля настигла его, — он упал и больше не поднялся».
Еще свидетель:
«Все окна в доме Пон-де-Фер были перебиты; какой-то человек, очутившийся во дворе дома, сошел с ума от ужаса. В подвалах набилась масса женщин, которые тщетно надеялись там спастись. Солдаты стреляли в лавки и в отдушины подвалов. То же самое происходило всюду от кафе Тортони до театра Жимназ. Это продолжалось больше часа».
Ограничимся этими выдержками. Прекратим это страшное перечисление. Достаточно показаний.
Гнусность преступления вопиет к небу. Сотни других свидетельств, имеющихся у нас перед глазами, повторяют почти в тех же выражениях точно такие же факты. Очевидно, бесспорно и неопровержимо, ясно, как день, что в четверг 4 декабря 1851 года мирное население Парижа, не причастное ни к какой борьбе, расстреливалось без предупреждения, умерщвлялось исключительно с целью устрашения, ибо никакого другого смысла в загадочном приказе Бонапарта быть не могло.
Расправа продолжалась до наступления темноты. Больше часа длилась на бульварах эта оргия пуль и картечи. Грохот снарядов смешивался с ружейной стрельбой; были случаи, когда солдаты палили друг в друга. Батарея 6-го артиллерийского полка, входившего в бригаду Канробера, была выведена из строя, — лошади, обезумев от свиста картечи и пуль, взвились на дыбы, сломали дышла, перебили колеса, передки, и меньше чем за минуту от всей батареи только одна пушка осталась на колесах целой. Эскадрон 1-го уланского полка вынужден был спрятаться в сарае на улице Сен-Фиакр. На следующий день уланы насчитали на своих флажках семьдесят дыр. Солдаты точно озверели. На углу улицы Ружмон какой-то генерал стоял возле дымящихся орудий и махал руками, словно пытаясь остановить солдат; полкового врача 27-го полка солдаты чуть не убили на месте, когда он пытался уговорить их. Какой-то сержант крикнул офицеру, схватившему его за руку: «Лейтенант, вы изменник!» Солдаты были вне себя, они словно обезумели от преступления, которое их заставили совершать. Бывают минуты, когда ужас перед тем, что вы делаете, приводит вас в еще большее ожесточение. Кровь — страшное вино; убийство опьяняет.
Казалось, чья-то рука, высунувшись из тучи, разбрасывала смерть куда попало, — солдаты были просто смертоносными снарядами.
По одному только фасаду дома, где помещался магазин Саландруз, били две пушки. Они стояли напротив, на бульваре, на расстоянии нескольких шагов, и били по нему не переставая, прямой наводкой. Дом, старинный особняк из тесаного камня, замечательный своим монументальным крыльцом, раскалывался на глазах, словно в него забивали железные клинья; от него отваливались куски, он расседался, покрывался трещинами сверху донизу; солдаты все больше и больше входили в азарт. При каждом выстреле дом содрогался и трещал. Вдруг какой-то артиллерийский офицер прискакал и крикнул: «Стойте! Стойте!» Дом уже накренился; еще один снаряд, и он бы рухнул прямо на пушки и канониров.