В великом герцогстве и в польских областях было две партии: одна ждала всего от Франции, другая во всем рассчитывала на Россию. На эту последнюю попытались повлиять Чарторыйский в Варшаве и Александр в Петербурге. Чарторыйский оставил царю лишь очень немного иллюзий: военачальники и все влиятельные лица великого герцогства продолжали оставаться верными Наполеону.
Великое герцогство Варшавское под угрозой со стороны России (март 1811 г.). И вот в этот самый момент Александр захотел, по-видимому, ускорить отпадение поляков посредством внезапного вторжения в великое герцогство. В то самое время, когда поляки в Петербурге, очарованные Александром, уверяли, что он решил восстановить Польшу и что он назначил 3 мая, годовщину конституции 1791 года, для выпуска своей прокламации, – в это время масса русского войска бесшумно приближалась к границам великого герцогства. Пять дивизий, отозванных из дунайской армии, вигались через Подолию и Волынь. Финляндская армия спускалась к югу. Под предлогом усиления таможенного дозора целая завеса из казаков скрывала от взора варшавцев обильный приток войск в Литву. Поляки великого герцогства поторопились поднять тревогу в Гамбурге, где начальствовал Даву, и в Париже, где император, сначала предубежденный против слишком частых тревог и слишком живого воображения варшавцев, в конце концов стал беспокоиться (март и апрель 1811 г.). Получив от Даву донесение о серьезности положения, он не стал терять времени и со своей стороны начал готовиться к защите. Он ускорил отправку подкреплений в Данциг, дал знать саксонскому королю о необходимости пополнить вооружение варшавских войск, потребовал от государей Рейнского союза, чтобы они поставили на военное положение свои контингенты, обратился с призывом к своим армиям Итальянского и Неаполитанского королевств, приказал польским войскам, служившим в Испании, перейти обратно через Пиренеи, предписал Даву быть готовым к походу через шведскую Померанию на помощь великому герцогству. С этого момента всюду, от Рейна и до Эльбы, от Эльбы и до Одера, происходило непрерывное движение полков, батарей, обозов. На подлинную или предполагаемую подготовку царя во всех военных центрах Франции и Германии отвечали подготовкою прямо огромного масштаба.
Переговоры двух императоров. Эти деятельные приготовления мало-помалу привели Александра и Наполеона к окончательному разрыву. Коленкур, которого Наполеон весьма несправедливо считал чересчур «русским», просил о своей отставке. Он был заменен генералом Лористоном. Куракин, которого можно было бы обвинить в том, что он слишком «француз», дожил до того, что его беспечность была нарушена: в Париж послан был адъютант царя Чернышев. Наполеон принял этого посла тотчас по его прибытии в Париж, представил ему устрашающую картину своих сил, показал «гигантскую» армию с 800 орудий, готовую отправиться на восток; впрочем, все эти угрозы Наполеон закончил заявлением, что он желает только мира. Тем не менее была минута, когда он понял дело так, что Россия требует от него великого герцогства Варшавского в виде вознаграждения за Ольденбург, и тогда он обнаружил сильнейший гнев: «Я заставлю Россию раскаиваться, но тогда ей предстоит потеря не только польских областей, но и Крыма». Потом, сообразив, что Чернышев имел в виду лишь какой-то польский уезд, он смягчился, попытался рассеять остальные недоразумения, предложил щедрое вознаграждение за Ольденбург, предложил подписать относительно Польши гарантии, которые он предлагал уже раньше. Чернышев, полномочия которого касались только вознаграждения за Ольденбург, не мог входить в обсуждение всех этих вопросов. Впрочем, когда русские войска вдруг удалились от польской границы, Наполеон сразу успокоился, сделался ровнее, стал чаще делать мирные заверения, но в то же время менее расположен был связывать себя договорами. В разговоре с одним дипломатом, Шуваловым, проездом посетившим Париж, Наполеон сказал: «Чего хочет от меня император Александр? Пусть он оставит меня в покое! Мыслимое ли дело, что я пожертвую 200 000 французов для восстановления Польши?» Несмотря на настойчивые военные приготовления, Европа в течение нескольких месяцев могла верить в сохранение мира. Она снова впала в тревогу после сцены, которую Наполеон устроил старому князю Куракину 15 августа 1811 года во время торжественного приема дипломатического корпуса: «Я не настолько глуп, чтобы думать, будто вас так занимает Ольденбург. Я вижу ясно, что дело тут в Польше. Вы приписываете мне различные проекты в пользу Польши; я начинаю верить, что вы сами собираетесь завладеть ею… Даже если бы ваши войска стояли лагерем на высотах Монмартра, я не уступлю ни пяди варшавской территории».