Другая моя чуднáя привычка проявляется только в декабре, когда у нашего дома на мысе Кейп-Анн с видом на море (дома средних размеров, в дореволюционном стиле, мы с женой поселились в нем больше тридцати лет назад) я прицепляю к флагштоку пять гирлянд рождественских лампочек, которые, образуя вокруг него подобие шатра, в темноте создают впечатление украшенной огнями невидимой елки. Я протягиваю туда два провода от наружного фонаря, что дает возможность управлять иллюзией из дома с помощью выключателя. Прежде чем подняться в спальню — «забраться на деревянный холм», как выражался мой дед, — я гашу лампочки, и можно было бы не глядеть при этом наружу, но я непременно должен с вытянутой рукой, с пальцем на выключателе подвинуться к ближайшему окну, чтобы увидеть, как они гаснут.
В некую секунду чуть провисающие гирлянды еще ярко светятся, посылая в мир контур рождественской елки, а уже в следующую, которая наступает так быстро, что кажется, будто сигналу на путь от выключателя по проводам не нужно времени вовсе, разноцветные лампочки в форме пылающих свечей — красные, оранжевые, зеленые, голубые, белые — перестают гореть. Я каждый раз надеюсь, что, поскольку электронам надо пробежать по двум стофутовым проводам через двор, мимо кустов, поверх замерзших клумб, мне удастся уловить временной промежуток — как между молнией и громом. Но нет. Реакция лампочек на движение пальца выглядит мгновенной. Вот они сияют, впечатываясь во тьму праздничным разноцветьем, — и вот их нет. Мне необходимо видеть этот миг трансформации. Я понимаю, что в этой потребности есть нечто нездоровое, и часто даю себе зарок, что нажму выключатель, и только, смотреть не буду. Но всегда его нарушаю. Это похоже на попытку поймать за хвост ускользающий момент засыпания. Мне кажется, подсознательно я боюсь, что, если я не буду смотреть, ток каким-то образом застрянет и хлынет вспять, и огни останутся гореть, а я умру.
Мы с женой гордимся нашей самодельной елкой. Снизу, с морского берега, ее веселые огни смотрятся очень красиво, и мы, глупые как дети, вообразили, что увидим ее даже из Марблхеда, до которого восемь миль. Но, хотя мы взяли с собой телескоп младшего сына, который он оставил у себя в комнате наряду с детскими игрушками, плакатами, научной фантастикой и номерами «Плейбоя», толком разглядеть среди множества береговых огней наш увешанный лампочками флагшток нам так и не удалось. Нашим лицам было больно от декабрьского ветра, глаза слезились. То, что мы после долгих поисков неуверенно сочли нашим подобием елки, было дрожащим размытым пятнышком, где пять цветов и пять гирлянд слились в нечто сероватое и зыбкое, похожее на капельку ртути.
Мое желание «увидеть», как ток змеится по проводам, возможно, связано с моей детской увлеченностью всяческими путями и колеями. Мне нравилась идея неостановимого движения по заданному маршруту, будь то шарики, скатывающиеся по деревянным или пластмассовым желобкам, поезда метро, мчащиеся под городскими улицами, вода, которую сила тяжести гонит по подземным трубам, бурные или спокойные реки, неумолимо текущие к морю. Созерцая или воображая такие явления, я испытывал тайную радость, которая, хоть и теряет, подобно прочим моим ощущениям, с годами в интенсивности, посещает меня и сейчас. Возможно, все дело в моей прирожденной лени, в некой, если хотите, тяге к смерти. Самая лучшая минута в работе с паркетом наступала у меня, когда я выходил из помещения и закрывал за собой дверь: теперь надо только ждать, когда лак высохнет, и это произойдет без меня, в мое отсутствие.
А вот еще один момент наполненности: начиная с детского сада, в начальной школе и подростком я был влюблен в девочку, в одноклассницу, с которой мы почти не говорили. Как шарики в параллельных желобках, мы год за годом катились к выпуску. Она была популярна: капитан болельщиков, звезда хоккея на траве, певица-солистка на школьных концертах — и в бойфрендах недостатка не испытывала. Она была худощавая, но с пышной грудью. Мои дед и бабка, у которых я жил, сохранили сельские связи, благодаря чему меня как-то раз пригласили на майский праздник с танцами в амбаре в пяти милях от нашего городка. Собравшись с духом, я предложил этой местной красавице отправиться туда со мной, и она, удивившись про себя, удивила меня согласием. Возможно, ей уже скучновато стало безраздельно царствовать в маленьком городке и захотелось попробовать себя в новой обстановке. Амбар был большой, как церковь, вдоль стен до самой крыши там громоздились тюки прессованного сена. Мне и раньше доводилось бывать на таких танцах с моими сельскими дальними родственниками, и я знал правила: «Поклонись партнерше… поклонись соседям… дружно руки влево…» Женщинам, как я убедился за долгую жизнь, такое нравится: связи и комбинации, контакт. Когда она сообразила, что к чему, ее стройная талия расторопно скользнула мне под руку, рождая чувство барабанной дроби, молодецки пойманного продолговатого мяча, точного броска в корзину из-под баскетбольного щита. Я осязал ее влажные бока и податливую мякоть пониже ребер, ее упругое, возбужденное танцем тело. Сексуальные переживания женщины мне всегда трудно было представить себе, но мне кажется, это прежде всего ощущение тебя: ты становишься центром мироздания. Она могла сказать мне «да» и раньше, если бы я спросил. Но это расплескало бы ее образ, сделало бы ее для меня слишком реальной.