Андрей замолчал. Пусть хозяин переварит информацию. Если он примет последние слова к сведению, то без его участия обойтись будет просто неразумно. Неужели удача наконец-то улыбнется ему по-настоящему? Петракову уже порядком поднадоело жариться на знойном солнце в этих горах — лишь отличная зарплата удерживала его от смены места работы, е Джафаров привстал на постели. Ему стало лучше, он даже велел подать себе кубинскую сигару. Петраков н Махмуд терпеливо ждали, что же решит в конце концов хозяин. Поглядывая на то. как кольца сизого дыма медленно уплывают под беленый потолок, старый таджик подвел итог:
— Итак, мы начинаем экспортировать «арбузы» в Россию. Пусть для начала это будет Мурманск. Махмуд…
Тот напрягся: что ждать от нового решения хозяина?
— Ты немедленно вылетаешь в Мурманск. Андрей, ты поедешь с ним. И вот еще что…
Петраков по старой солдатской привычке принял стойку «смирно». Кровь помчалась по жилам, в висках застучало, сердце отчаянно колотилось о ребра. Прежде он никогда так не волновался, даже под огнем противника.
— Если окажешь полезную и действенную помощь, будешь постоянно работать в этом деле. Работать будешь за процент с оборота. Если торговля пойдет удачно, скоро станешь миллионером.
У Андрея зазвенело в груди. Вот оно! Подфартило так подфартило! А старик, окончательно придя в хорошее расположение духа, довольно улыбнулся. Этот русский наемник подвернулся весьма кстати.
— Значит, приступайте немедленно. Махмуд, я думаю, тебе не нужно объяснять, как проложить новый канал? Действуй. Когда закончишь, оставишь в Мурманске Андрея, а сам вернешься сюда.
Глава 3
Рослый широкоплечий мужчина подошел к зеркалу и критически оглядел себя с ног до головы. Ему было уже за сорок, но если бы не лысая как бильярдный шар голова, то он смотрелся бы гораздо моложе. Увы, волосы у него не росли уже лет тридцать, после тяжелого обморожения, полученного в лесах неподалеку от Сыктывкара, где он отбывал свой первый срок. Потом отсидок за колючей проволокой у Николая Петровича Заворотова было четыре — и все за вокзальные кражи. Погоняло «Плешивый» прилипло к нему еще с первой ходки. Лет десять назад на тюремной сходке в Воркуте он был коронован в законного вора. Несмотря на относительную молодость, Плешивый являлся приверженцем старых воровских понятий. Некоторые, наиболее архаичные — вроде запрета обзаводиться своим имуществом и домом, — пришлось, правда, оставить. Нужно было идти в ногу со временем, в затылок ворам дышали авторитеты новой волны, признававшие лишь силу и деньги. Да и уважал Коля Плешивый цацки-побрякушки да комфорт домашний поболее воровской аскезы.
На положение в Мурманск его поставили пару лет назад после истребительной войны, развязанной местным отморозком по кличке Бабай. Этот парень, начинавший в начале девяностых как заурядный похититель мурманских предпринимателей с целью выкупа, действовал с размахом, удивляя даже самых отпетых урок своей решительностью и жестокостью. Воры поначалу не обращали внимания на шалости Бабая. Тем более что сам Бабай был у них, мягко говоря, не в почете. Этот выскочка из спортсменов никогда особо не прислушивался мнению авторитетных блатных, занимался почти легальным бизнесом и мечтал о мэрском кресле. У Бабая на содержании имелось множество боевиков и воевать с ним в открытую блатным было не с руки. Поэтому и терпели. Выжидали. Терпение воров лопнуло, когда Бабай вконец оборзел и собственноручно зарубил на стрелке мурманского смотрящего Ефима Лукутина, известного под кликаном Босой. Тут уж не только мурманские взъерепенились, но и питерские осерчали. Если с покойным Лукутиным хоть как-то можно было разговаривать и даже договариваться, то с Бабаем такие номера не проходили. Он признавал только безоговорочное подчинение. Слава богу, до полномасштабной войны не дошло. Бабай в силу своего зверского характера нажил себе множество врагов. Вскоре после убийства Босого, по приказу Филата, смотрящего по Петербургу и всему Северо-Западу, послали в Мурманск бригаду ликвидаторов. Среди тех пятерых был и Плешивый, который, разумеется, кровью свои умелые руки обагрять не собирался, а участвовал исключительно в «предварительном следствии», ведя наблюдение за передвижениями Бабая по городу.
Но питерским ликвидаторам так и не пришлось пустить в ход свои «калаши» и «узи». Совершенно неожиданно зарвавшегося мурманского отморозка прикончил совершенно посторонний человек, имевший к нему личные счеты и пользовавшийся в Мурманске дурной славой. Звали убийцу Бабая Михаил Юрьевич Таганцев, но больше его знали под кличкой Норвежец. Это не было воровским погонялом: Норвежец вышел не из урок, а из рядов советской милиции. Когда-то он служил в мурманском УВД, в угрозыске, говорят, расследовал дела, связанные с контрабандой в мурманском порту, по роду деятельности завязал тесные контакты с гэбэ и таможней и с погранцами, а потом, в пору «дикой приватизации», пользуясь полезными знакомствами, умудрился хапнуть в Мурманске самые лакомые куски госсобственности от рыбокомбината до хлебозавода. Норвежцем прозвали его за то, что, когда после дефолта девяносто восьмого он задолжал крупные кредиты московским коммерческим банкам и отказался их возвращать, за ним развернули серьезную охоту, но он обвел охотников вокруг пальца, скрывшись в Норвегии. А когда в двухтысячном году в стране подули новые ветры и на высокие кресла уселись стародавние кореша Миши Таганцева из МВД и погранслужбы, он вернулся из эмиграции с решимостью восстановить прежнюю свою власть в Мурманске, и не просто восстановить, но укрепить ее и упрочить и расширить свои владения… Словом, Норвежец стал медленно, но верно захватывать власть в портовом городе. Для поднятия собственного авторитета Таганцеву надо было совершить нечто дерзкое и запоминающееся: славный подвиг, который пришелся бы по нраву многим — и властям, и простым обывателям. Таким подвигом Норвежца стало убийство Бабая. Впрочем, обскакав засланных воровских палачей, Норвежец гарантировал себе разлад — это если мягко сказать — с Филатом. Но, видно, он что делал.