А вот попытки этих двадцати пяти человек, прошедших отбор первых, самых сложных, занятий, прекратить посещать секцию, я пресекал, не обращая внимания на стоны, крики, жалобы и заявления типа «Вы не имеете права!». К ослабевшему духом товарищу подходили три, а если надо, и четыре товарища, которые помогали ему преодолеть физическую или духовную слабость, и приводили в ставшую одной большой семьей, секцию, на очередные занятия.
Скажете, что все это неправильно и нельзя заставлять человека заниматься делом, которым он не хочет заниматься? Наплевать на ваше мнение, ради высокой цели мнение одиночки особого значения не имеет, тем более, что это все делается в его же интересах.
Были слезы, истерики, угрозы написать заявление и, даже, самоубиться, но все было бесполезно. Слабого духом товарища вылавливали и вели на занятия в секцию. Девочку, которая имела глупость попытаться напугать меня с суицидом, я лично крепко взял за руку и отвел в криминальное отделение судебно-медицинской экспертной службы, а в просторечии, морг. Мы ворвались через неохраняемые грузовые ворота и побежали по коридорам, пока, растерявшиеся санитары пытались понять, что происходит. Догнали нас у входа в подвал, не дав спуститься в самые закрома, но штабеля не невостребованных тел моя спутница успела рассмотреть. Когда нас привели в кабинет главного врача, я, с самыми честными глазами, сказал, что мы потерялись, войдя не в ту дверь, а потом просто испугались, напоровшись на каталки со свежими покойниками. Моя спутница ничего не сказала, она стояла, крепко вцепившись в меня, а ее глаза были устремлены куда-то в бесконечность. Наслушавшись моего вранья, старый начальник патологоанатомов велел вытолкать нас взашей и не раздувать историю, а санитарам, в следующий раз, тщательно запирать двери на спецобъект повышенной биологической защиты.
— Ну что, Алиса? Все еще хочешь отравиться, а потом лежать на прозекторском столе, выпотрошенная от лобка до языка, да еще и со вскрытым черепом? — спросил я свою спутницу после того, как нас отпустили, и у девушки началась истерика. От трех попыток пнуть меня я легко увернулся, после чего, со смехом, бросился наутек. Задохнулась Алиса метров через двести, остановилась, и согнулась, уперев руки в колени, болезненно скрючившись от боли в левом боку и судорожно хватая воздух, которого так не хватало, горящим легким.
Я подкрался сзади к жертве собственного гнева, обхватил ее руками и зашептал в ухо:
— Ну вот, а ходила бы постоянно на тренировки, то догнала бы меня и двумя ударами уложила бы меня в грязь. Я же хочу, чтобы ты жила долго и счастливо, до глубокой старости и ни одна сволочь не смела бросить косой взгляд в твою сторону, и для этого я буду заставлять тебя ходить в секцию и заниматься, пока ты не поймешь, что ты сама этого хочешь, что это тебе нужно.
— Всё, всё, Иванов, я тебя поняла. — Алиса попыталась сбросить мои руки со своих плеч, но получилось это у нее с третьего раза, когда я сам решил, что хватит виснуть на девушке: — Буду я ходить в вашу чертову секцию, подыхать буду, но все равно приду. Только не надо на мне больше такие эксперименты ставить, хорошо?
Утро.
Теперь я встаю в пять утра, пяти часов сна моему организму вполне хватает.
Стараясь двигаться тихо, чтобы не разбудить, спящих в своей комнате родителей, я одеваюсь в полной темноте, и выхожу из квартиры, заперев за собой дверь. На первом этаже, возле почтовых ящиков, меня ждет, сладко потягиваясь, Таня Белохвостикова, одетая в черный, облегающий стройное тело, спортивный костюм и, такого же цвета, коротенькую курточку-ветровку, с белым принтом на спине — улетающая на метле в сторону луны, смеющаяся молоденькая ведьма.
Поцеловав меня в щеку, сладкими, с клубничным вкусом, губами, Таня открывает дверь подъезда и бежит в сторону, оплетенных колючей проволокой, металлических ворот на выезде из двора, а я устремляюсь вслед за девушкой. Мне нравится бежать сзади — на фоне белого снега стройные, черные Танины ножки, да и вся стремительная фигура, выглядят особенно привлекательно.
Уже два месяца мы бегали каждый день по узким тропинкам необустроенного берега, раскинувшегося на несколько километров, до границы земель железной дороги. И, если первые дни мы большую часть времени шли, пытаясь отдышаться, то теперь, по прошествии двух месяцев мы находили в себе силы бегать в течение часа. Не знаю, какие муки испытывала Таня, заставляя себя каждое утро, в любую погоду, в пять часов утра, выходить на пробежку, но если бы не она, я бы уже бросил этот, адский для подростка, труд. Но, я не мог показать себя более слабым, чем эта девушка, которая решила слепить из себя новую Никиту. Она ни разу не пропустила тренировку, ни разу не сказала, что у нее что-то болит, что ей все надоело. О том, что Таня не железная, я узнал случайно, подслушав разговор моей и ее мам, на нашей кухне, за «рюмкой чая». Это было в самом начале наших тренировок у школьного преподавателя ОБЖ Виталия Ефимовича, колченогого инвалида, на поверку оказавшегося ветераном войны, для которого свернуть человеку голову было делом двух секунд.
Срывающимся, трагическим шепотом, танина мама рассказывала моей, как ее дочь плачет по ночам от боли во всем теле, а домашние запасы согревающих и прочих фастумгелей убывают с ужасающей быстротой.
Танина мама — Елена Викторовна, побоявшись возвращаться в свою старую квартиру, тем более, что их дом, практически сразу, был захвачен переселенцами, сняла квартиру в нашем подъезде у семьи, уехавшей на Запад. Те, новые эвакуанты нашей, новейшей истории, были счастливы сдать квартиру приличной семье, длительно, хотя и за, весьма скромные, деньги, так как, иных вариантов распорядиться своим жильем у них, все равно, не оставалось. Граждане страны в нашем городе квартиры только продавали или сдавали, зато покупатели были, сплошь и рядом, новые жители культурной автономии, а сеть была полна горестных историй из уст обобранных продавцов. Исходя из учения Небесного творца, что обмануть не брата по вере, грехом не считается, новые «земляки» старались вовсю. Особой удачей для продавца квартиры считалось получить хоть какие-то деньги от сделки и благополучно уехать, поэтому попытки продать недвижимость прекратились практически сразу, и в ход пошли захваты квартир, а потом подъездов и целых домов.
Полиция, которая не могла понять, по каким законам она должна действовать, все свои силы направила на защиту исключительно себя и тех структур, которые были готовы платить за защиту, заявителей с жалобами о захвате имущества перенаправляла в районные суды, объясняя, что это исключительно гражданские дела, взаимоотношения равных сторон, поэтому у полиции нет полномочий как-то вмешиваться в эти взаимоотношения. Судебный департамент культурной автономии, взвинтив размер пошлины за обращение в суд, отмел значительную часть жалобщиков, которые потеряв работу и имущество, просто не имели возможности заплатить несколько тысяч рублей за подачу иска. Теоретически, каждый имел право подать заявление об отсрочке в уплате государственной пошлины, но эти вопросы требовали большого количества справок и выписок, и рассматривались на заседании специальной комиссии, с производительностью в три заявления в день, так что эта мера поддержки малоимущих граждан быстро превратилась в профанацию.
В дополнение ко всему, произошло обрушение серверов бюро государственной регистрации, так как бригада мигрантов тянула трубы к новому поселку для переселенцев, не имея понятия о наличии такого документа как выкипировка из плана земельного участка, умудрившись за сутки оборвать три подземных кабеля и линию водовода.