— Нет, — призналась Мария с извиняющейся улыбкой, — я только познакомилась с прислугой.
— Тогда помоги мне подняться, — прошептала она, отрываясь от подушки. — Чезаре ушел, и до полудня мы его не увидим. В полдень он завтракает с Пациенцей. Ты познакомишься с ним. Исключительный адвокат. Молодой, но очень талантливый. Помоги мне, — попросила она, спуская ноги с кровати, — мы с тобой обойдем весь дом. Я тебе объясню, что надо делать.
6
— Мы стали изоляционистами, изобрели автаркию и решили, что неплохо устроились, — сказал Чезаре, в то время как Мария подавала ризотто по-милански. — Хватит, достаточно, — остановил он ее на второй ложке. — Очень вкусно, но так ты закормишь меня.
В столовой приятно пахло бульоном и шафраном, легкий утренний ветерок чуть колыхал занавески.
— Однако мы, не забывай, выиграли войну в Испании, — заметил, отпивая из бокала глоток, Пациенца.
Они уже довольно долго сидели за столом, и Больдрани чувствовал, что его волнует присутствие этой молодой и красивой женщины, которая обслуживала их. Ее свежее юное лицо с отпечатком чисто ломбардской красоты, выразительные миндалевидные глаза и черные волосы, собранные на затылке в пучок, ее сильное тело, которому словно было тесно в скромном темном платье с повязанным поверх него белоснежным фартуком, — все в ней нравилось ему.
— Ее зовут Мария, — сообщил он адвокату как бы мимоходом и сразу продолжил прерванный разговор. — Да, Валенсия и Мадрид сдались. Гражданская война закончилась. Генеральная репетиция будущей большой войны удалась. Но мир — это не Испания. И даже не Восточная Африка. С нашим опереточным вооружением мы будем неважными союзниками для любого.
Он налил в хрустальные бокалы «Барбареско» урожая 1918 года, присланное ему Риччо, который сделался недавно поставщиком королевского двора, и пригубил, не почувствовав, впрочем, вкуса.
— Но кто сказал, что война обязательно будет? — возразил Пациенца, у которого были свои соображения на этот счет.
— Они будут воевать, — сказал Чезаре с уверенностью. — Они вообразили себя пупом земли, они несгибаемы и жестоки, и люди верят им. Они то, чем человек с улицы хотел бы быть и сам. Они говорят те слова, которые он хочет слышать от них, они делают то, чего он ждет от них. Они мнят себя мужчинами, а толпа для них — женщина. Мужчина со своей толстой штукой, красуясь, стоит на подмостках, а женщина — на площади, благоговейно взирая на него, потому что иногда он доставляет ей наслаждение.
Мария, которая хлопотала возле стола, уловила грубый смысл этого сравнения и покраснела.
— До тех пор, пока будет длиться это подобие любви, — продолжал хозяин дома, — наши нынешние правители могут быть относительно спокойны. Но, когда толпа очнется и почувствует себя обманутой, оскорбленной, изнасилованной, она бросится на них, чтобы разорвать их на части. Вот так, дорогой Пациенца. Но они все-таки будут воевать, даже если Англия поведет себя миролюбиво.
Здесь речь Чезаре снова приобрела привычную конкретность, и гость решил, что последнее замечание основывается, по-видимому, на верных известиях, полученных хозяином из первых рук. Но это было не так: Больдрани мало доверял такого рода известиям, опираясь больше на свою интуицию и пророчества бессмертной Сибилии, к которой изредка и сейчас еще заходил.
— К войне подталкивают корпорации и бюрократия, — заметил юрист, переводя разговор на привычную тему.
— Конечно, — ответил Чезаре, — со всеми пороками первых и недостатками второй. — Прервав на минуту разговор, он отведал ризотто с видом знатока. Было в этом блюде сегодня что-то особенное, да и стол накрыт с необычной тщательностью. — С другой стороны, — продолжал он начатую тему, — мы не можем не иметь связей с Римом. Кредиты, товарообмен, коммерция — все движется, лишь толкая колеса государственной машины. И потому мы все ближе к войне. Гитлер идет на Прагу, наплевав на всех и на все, а мы тут вытягиваемся перед Муссолини, потому что он опирается на большинство.
Большие окна столовой светились солнцем, снаружи задувал легкий весенний ветерок, Мария поставила на стол красивые сервировочные тарелки севрского фарфора, обнаруженные ею на дальней полке в буфете — похоже, ими даже никто не пользовался.