Мария обернулась и оказалась перед женщиной безупречно элегантной, вызывающе красивой. Она принадлежала к той уже исчезающей категории богатых людей, у которых такой вид, словно они хотели бы попросить извинения за свое благополучие и богатство. Мадам Лемонье была аристократкой по рождению и по воспитанию. Мария всегда испытывала перед ней, далекой и недосягаемой, как мечта, глубокое восхищение.
Привычным легким движением головы Мария отбросила назад свои роскошные волосы, прекрасно сознавая власть своей красоты и своего обаяния.
— Мадам, — начала она, — пожалуйста, не считайте меня нахальной, даже если я такой покажусь. Но у меня есть дело к вам.
— Чему же я обязана удовольствием видеть тебя? — ответила та с улыбкой. — У тебя неприятности?
— Увы, да, — ответила Мария, вступая на самый краткий путь — путь откровенности. — С тех пор как я вышла замуж, на меня посыпались несчастья.
— Надеюсь, что их еще можно исправить, — сказала синьора.
— Мне нужна ваша помощь, — решилась наконец Мария.
Элизабет Лемонье ласковым движением обняла ее за плечи.
Мария ощутила легкий запах жасмина и пудры, исходивший от нее, и приятное прикосновение ее платья из тонкой шерсти с воротничком, как у пансионерки, которое синьора носила с непринужденной элегантностью.
— Пойдем, моя дорогая, — сказала хозяйка дома приветливо, — пойдем в гостиную и немного поболтаем.
— Я не прошу так много, — извинилась Мария, удивленная таким радушием.
— Ну что ты. В сущности, твой визит — это приятное разнообразие в моей жизни, — успокоила ее мадам Лемонье. — Как видишь, ты тоже мне делаешь одолжение. И потом, позволь мне выразить мнение, которое может показаться очевидным и даже банальным, что, когда женщина молода, здорова и красива, как ты, несчастья для нее никогда не бывают очень уж страшными.
Она привела свою гостью в изящную маленькую гостиную, отделанную красным деревом, со множеством картин, изображающих цветы и растения в нежных, размытых тонах, и села рядом с ней на диван, обитый шелком в тон стен и рисунков.
— Я тоже думала, идя к вам, — согласилась Мария, — что трудности преодолимы. Если, однако, нас поддерживают…
Горничная принесла им серебряный поднос с кофе и сливками на французский манер. Элизабет Лемонье была родом из Женевы; она жила отдельно от своего мужа, известного банкира из Цюриха, и даже в Италии сохранила дорогие ее сердцу привычки своей родины. Они говорили долго, как старые подруги, хотя и принадлежали к совершенно разным классам общества, и Мария рассказала Элизабет, которая слушала с большим интересом, о своем бегстве с циркачом, о браке с ним, о рождении ребенка в Модене.
— Я хочу работать, — продолжала она, — но, чтобы стать законченной модисткой, я должна практиковаться еще пару лет. Мне уже двадцать, и я не могу пойти в ученицы, получается, что практически у меня нет профессии. Школу я не закончила. Единственная открытая дорога для меня — в домработницы, — добавила она вполголоса, боясь, что горничная подслушивает.
— Анализ реалистический, — согласилась хозяйка дома, — но жалованье домработницы небольшое. Шестьдесят, максимум восемьдесят лир в месяц. Это все, что ты сможешь заработать.
— Все же лучше, чем ничего.
— И это верно. — Практическая сметка девушки понравилась ей. — А ребенок?
— За ним присматривает моя мать.
В этой комнате с изысканно размытыми полутонами и нежными ароматами, в этой драгоценной шкатулке, отделанной красным деревом, Мария почти забыла о прошлом. Возможно, уверенность, которую внушала ей мать, заботливая нянька Джулио, помогала ей в этом.
— Мать сразу привязалась к малышу, — продолжала девушка. — Она просто счастлива иметь его при себе. Она убеждена, что такая легкомысленная особа, как я, не может быть хорошей матерью.
Мария говорила со страстью, разгорячившись, в то время как Элизабет, которая была лет на десять старше ее, внимательно за ней наблюдала. Она интуитивно чувствовала в ней силу и волю, задатки незаурядной женщины. Чтобы им проявиться, недоставало лишь хорошей дрессировки.
— Кажется, у меня есть на примете то, что тебе нужно, — сказала она, потирая виски и наморщив лоб. Как же она раньше об этом не подумала? Ей нравилась смелость Марии, ее искренность, и, пока девушка рассказывала о своих несчастьях, в уме ее созрело решение.
— Это было бы слишком хорошо, так, сразу, — сказала Мария.
— Одному синьору, — снова начала Элизабет, — моему хорошему другу, человеку серьезному и положительному, нужна экономка.