Молодой человек с длинным бейджиком выполненных прививок и перенесённых хворей поднялся навстречу. Стрельнул скорым взглядом на бейджик гостя, продолжительным – на плоский короб:
– Райт младший. Прошу извинить, техаска и китаянка отменили рукопожатия. Пройдемте со мной.
О запрете коротких телесных контактов знали все с двадцатого года, но считалось хорошим тоном вежливо извиняться. Артур поднялся по лестнице (шедевре дизайнера Касси, как, впрочем, и все вокруг) на второй этаж. Вход направо преграждался прозрачными пленками с запахом ремвисара. Налево большой кабинет мозгового центра вселенной, созданной и управляемой единовластным БиАр, предварялся наполненной техникой комнатой секретарей с четырьмя пустыми столами. Наследник прошел к отчаянно пиликавшему компьютеру, указал на массивные двери. Еще раз взглянул на таинственный портрет матери под картонкой, но привычка всегда и во всем следовать за отцом не позволила проявлять «неуместное любопытство» и свое высказывать мнение.
Артур вошел в кабинет. Лицо финансиста осунулось, стало жестче и напряженней, но в нем не было острого горя – любимая не умерла. Она замерла в ожидании своей участи на небесах. Но контора святого Петра работала с перегрузами, не могла разместить прибывающих, и женщина в правом крыле парила душой и телом между этим светом и тем, уже не страшась ухода, не тоскуя о недожитом.
– Показывай!
Блейк положил картину на длинный стол, развернул бумагу, поставил… Зрачки дельца увеличились, наполнились мрачной чернью, брови гневно взметнулись вверх. Сэр Бенджамин всемогущий, всеправый, всеконтролирующий медленно поднимался… Оперся на дуб столешницы тяжелыми кулаками: «Сколько… он… тебе… заплатил?»
Но взгляд не мог отвести от холста, где в детской, зали́той утренними лучами, стояли двое, небрежно по-домашнему полуодетые, открывали шторы, со смехом поглядывая друг на друга. А рядышком в колыбельке спал младенец, похожий на ….
– Нет, – спокойно ответил Артур. Он видывал не такие реакции на свои неожиданные художества. – Я ни с кем никогда не встречался. Но прочувствовал: Лионель любила с детства другого. Этот парень ходил за ней следом с дешевенькой фотокамерой, по этой причине сам на снимках не появлялся. А если случалось, позже вы убедили супругу избавиться от «свидетеля небезупречного прошлого». Не так ли, сэр Бенджамин?
– Как. Ты. Смеешь!
– Я предупреждал. Я не копирую видимое, я делаю видимым скрытое. Кит на моей картине – двенадцатилетний мальчик, вдохновенно терзающий скрипку. Сорок лет назад мать сломала его инструмент и выбросила, но сегодня банкир вечерами изводит писклявыми гаммами обеспеченных сытых домашних. Арсена Андроуза я нарисовал перепачканным, но очень довольным пахарем. Это было бы глупо, если бы ваш товарищ не прослезился и на другой день не выдал безвозвратную ссуду фермеру, за право время от времени собирать урожай, объезжать молоденьких жеребцов или доить корову.
Я выполнил ваше тайное, не сказанное желание: повторил пылкий взгляд из прошлого, который предназначался никогда не вам, но ему! На фотопортрете в спальне – покорность и обреченность. Слишком поздно она догадалась, каким образом вы обманули доверчивых простаков. Внушили фотографу, что Лионель забеременела от вас. А любимой: «Этот мерзавец последствий не признает!» А вот вы, благородный, ответственный, после свадьбы будете истово заботиться о двоих. И назвали мальца Бенедиктом, чтоб навек поставить печать неоспоримой собственности. Так и было?
– Не. Твое. Дело. – Бизнесмен приходил в себя. Вернулся в кресло, насмешливо скрестил пальцы над пиджаком: – Кто-то вздумал меня шантажировать?
Портретист поморщился:
– Надо ли? Многие – бедняки по сравнению с сэром Райтом, тем не менее, принципиально пробиваются честным трудом. Я пришел вас просить прекратить издевательства над умирающей! Ваш заботливый взгляд со стены отнимает последние силы. Позвольте ей вспоминать без угрызений совести человека, чьи думы витают рядом с Линой Льюс до сих пор.
Повесьте эту картину перед кроватью в спальне – Лионель заслужила право на последний радостный взгляд. И вызовите фотографа – он имеет право проститься. Если любите – это единственное, это самое, самое лучшее, что вы успеете сделать. На гонорар не рассчитываю.