Вскоре после этого у меня был еще один разговор с Рыковым. На сей раз более прямой. Рыков изложил мне программу правых, говорил о том, что они выступят с открытой борьбой против ЦК, и прямо поставил вопрос, с кем я… Я сказал Рыкову следующее: «Я с вами, я за вас, но в силу того, что я занимаю положение зампреда ОГПУ, открыто выступать на вашей стороне я не могу и не буду. О том, что я с вами, пусть никто не знает, а я всем возможным с моей стороны, со стороны ОГПУ, помогу Вам в Вашей борьбе против ЦК…» Я был зампредом ОГПУ Если бы я открыто заявил о своих связях с правыми, я был бы отстранен от работы. Это я понимал…
В 1928—29 годах я продолжал встречаться с Рыковым. Я снабжал его, по его просьбе, секретными материалами ОГПУ о положении в деревне. В материалах этих я особо выделял настроения кулачества (в связи с чрезвычайными мерами), выдавая их за общие настроения крестьян в целом. Рыков говорил, что материалы эти они, правые, используют как аргумент в их борьбе с ЦК. В 1928 году я присутствовал на совещании правых в квартире Томского. Там были лидеры правых и, кажется, Угланов и Котов (Котов Василий Афанасьевич — сторонник Бухарина, бывший секретарь Московского комитета партии; расстрелян в 1937 году. — Б. С.). Были общие разговоры о неправильной политике ЦК. Конкретно, что именно говорилось, я не помню.
Помню еще совещание на квартире у Рыкова, на котором присутствовал, кроме меня и Рыкова, еще Вася Михайлов (Михайлов Василий Михайлович — сторонник Бухарина, бывший секретарь Московского комитета партии, а позднее — начальник строительства Дворца Советов; расстрелян в 1937 году. — Б. С.) и, кажется, Нестеров. Я сидел с Рыковым на диване и беседовал о гибельной политике ЦК, особенно в вопросах сельского хозяйства. Я говорил тогда Рыкову, что все это верно, и сослался на материалы ОГПУ, подтверждающие его выводы.
В 1929 году ко мне в ОГПУ приходил Бухарин и требовал от меня материалов о положении в деревне и о крестьянских восстаниях. Я ему давал. Когда я узнал, что Трилиссер также однажды дал Бухарину какие-то материалы, я выразил Трилиссеру свое отрицательное отношение к этому факту. В данном случае мне нужно было монополизировать за собой снабжение правых документами, поставить их в некоторую зависимость от себя».
Все эти показания Ягоды выглядят довольно правдоподобно и вполне соответствуют содержанию троцкистской листовки 1928 года, где излагался разговор Бухарина с Каменевым и Сокольниковым. Разве что формулировки следователи записали в протокол какие надо. Вряд ли Генрих Григорьевич стал бы сам по доброй воле признаваться в том, что легко квалифицировалось не только как участие во фракционной борьбе, но и как подготовка заговора. Сомнительно, чтобы осторожный Ягода рискнул бы столь прямо заявить правым о своей поддержке. Хотя на рубеже 1928–1929 годов исход борьбы между группами Сталина и Бухарина был еще не очевиден и руководитель ОГПУ, конечно, не хотел портить отношения ни с одним из возможных победителей. Да наверняка были и встречи на квартирах и дачах Рыкова и Томского, где за рюмкой водки (которую Алексей Иванович Рыков очень уважал) поругивали Сталина с его ускоренной коллективизацией. Сталин вывозил за границу хлеб, несмотря на реально грозивший стране голод. А Рыков с Бухариным предлагали продавать золото, чтобы на вырученные средства купить зерно и ослабить хлебный дефицит. Замечу, что сводки ОГПУ Ягода Рыкову и Бухарину действительно передавал, ибо просто обязан был это делать. Ведь Рыков был председателем Совнаркома, а Бухарин — главой Коминтерна. Ни о какой особой услуге со стороны Генриха Григорьевича тут речи не шло. В июле 1928 года Бухарин на Пленуме ЦК прямо признал, что Ягода предоставил ему сведения о крестьянских волнениях, которые невозможно было получить по партийным каналам. А 27 октября 1929 года Ягода был официально назначен первым зампредом ОГПУ, конечно же не без одобрения Сталина. Значит, в тот момент Иосиф Виссарионович не сомневался в лояльности Генриха Григорьевича.
Другое дело, что с нарастанием политической борьбы в феврале — апреле 1929-го Сталин мог потребовать от руководства ОГПУ перестать снабжать лидеров оппозиции секретными материалами. А если Меер Трилиссер, тогда второй зампред ОГПУ, ослушался и дал Бухарину какие-то материалы, это должно было вызвать гнев Ягоды. После же письма от 6 февраля 1929 года Менжинский, Ягода и Трилиссер окончательно встали на сторону большинства в Политбюро, но Трилиссера, подозреваемого в симпатиях правым, Сталин в 1930 году перевел из ОГПУ в заместители наркома Рабоче-Крестьянской инспекции.
Об отношениях Ягоды с правыми рассказали на следствии и другие высшие чины ОГПУ и НКВД. Так, бывший заместитель Ягоды в НКВД Георгий Евгеньевич Прокофьев на допросе 25 апреля 1937 года показал: «Среди лиц, тесно связанных с Ягодой, особо выделяются Уханов и Карахан… Уханов часто бывал у Ягоды и на квартире, и в НКВД, приходил всегда без доклада прямо в кабинет, где долго оставался наедине с Ягодой. Я сам много раз убеждался в том, что Ягода никого не принимал, когда Уханов у него в кабинете. У них шли секретные разговоры. Уханов имел отношение к правым еще в период пребывания Угланова секретарем МК (Николай Угланов в 1924–1928 годах возглавлял Московский комитет ВКП(б), а Константин Уханов в 1926–1929 годах был председателем Моссовета. — Б. С.)… Карахан имеет давнишнюю очень тесную связь с Ягодой. Эта связь продолжалась до последнего дня. Карахан неоднократно посещал Ягоду в наркомсвязи и до, и после пленума ЦК (февральско-мартовского. — Б. С.). Ягода располагал о Карахане компрометирующими материалами о разложении, и этот материал, очевидно, использовал как свой обычный метод вербовки нужных ему людей. Мне приходилось заходить в кабинет Ягоды, как в НКВД, так и в наркомсвязи, когда бывал там Карахан. Каждый раз разговор между ними прерывался и искусственно переводился на иную тему».
Тесную связь Ягоды с Караханом Прокофьев не выдумал. Благодаря Ягоде, роскошные дачи Уханова и Кара-хана обслуживались 2-м отделением административно-хозяйственного отдела НКВД. 4 апреля 1937 года, уже после ареста Генриха Григорьевича, был представлен рапорт о расходах этого отделения на нужды Ягоды, его родных и друзей. Выяснилось, что только содержание квартир и дач Ягоды обошлось НКВД в 1936 году в круглую сумму — 1 149 500 рублей. На его родственников было потрачено 165 тысяч рублей, а на любовницу Надежду Алексеевну Пешкову (Тимошу) — 160 тысяч рублей. В этом ряду расходы на дачи и продукты для заместителя наркома иностранных дел, а с 1934 года — полпреда в Турции и члена ЦИК СССР Льва Михайловича Карахана и разжалованного в наркомы местной промышленности РСФСР Константина Васильевича Уханова выглядят сравнительно скромно — соответственно 45 и 40 тысяч рублей.
Связь у Уханова и Карахана с Ягодой, повторяю, была, и секретные разговоры они меж собой вели, только касались эти разговоры совсем не планов свержения Сталина, а, скорее всего, совместных походов по девочкам. По части «морально-бытового разложения» все трое были признанными мастерами.
Уже знакомый нам Георгий Агабеков писал в книге «ЧК за работой»: «Кто в Москве не знает Карахана? Кто не знает его автомобиля, еженощно ожидающего у Большого театра? Кто может себе представить его не в обществе балетных девиц, которые так вошли в моду в последнее время (речь идет о второй половине 20-х годов. — Б. С.) у кремлевских вождей, что даже «всероссийский батрак» Калинин обзавелся своей танцовщицей? Карахана, которого девицы считают «душкой», а «вожди» хорошим, но недалеким парнем?»
Сам же Ягода был еще большим гедонистом, чем Карахан, и среди девиц полусвета пользовался даже более теплым приемом, чем Лев Михайлович. Ведь возможности его и финансовые, и властные были куда значительней.