Менжинский — глава ГПУ, но только по имени, ибо он человек больной. Истинный глава — его заместитель, Ягода. Это грубый субъект, без всякой культуры и образования, почти безграмотный (тут уж автор хватил через край: гимназию, хоть и экстерном, Ягода все-таки окончил. — Б. С.), но он обладает железной волей (последующие события, в том числе поведение Генриха Григорьевича на следствии и суде по делу «правотроцкистского блока», доказали, что его железная воля — миф, созданный советской печатью. — Б. С.), он обожает власть и ни перед чем не отступился бы для того, чтобы сохранить ее (в действительности ничего не сделал. — Б. С.). Его подставное лицо, преданный ему беспредельно, — это Шанин, садистические наклонности которого ни для кого не секрет. Шанин — организатор знаменитых оргий, которыми развлекается Ягода; для этого образовалась специальная группа секретарей и машинисток, желающих принимать участие в этих маленьких празднествах; для пополнения состава приглашаются, кроме того, комсомолки (интересно, танцевали там крамольный фокстрот? Наверняка танцевали. — Б. С.).
Крупным главарям не неизвестны эти гнусности, но ЦК партии умеет так устроиться, чтобы ни один скандал не задел бы ни одного сколько-нибудь значительного члена правительства. Если менее высокопоставленные люди ухитряются собрать доказательства, таковые быстро уничтожаются».
Легендарный злодей Глеб Иванович Бокий тоже знал толк в оргиях. В 1938 году один из его товарищей, Н. В. Клименков, на следствии в НКВД поведал историю «коммуны Бокия», глава которой был расстрелян годом раньше: «С 1921 года я работал в спецотделе НКВД (имеется в виду ВЧК. — Б. С.). Отдел в то время возглавлял Бокий Глеб Иванович… Последний в одно время сообщил мне, что им в Кучино создана «Дачная коммуна», в которую входят отобранные им, Бокием, люди, и пригласил меня ехать на дачу вместе с ним. После этого я на даче в Кучино бывал очень часто…
При первом моем посещении «Дачной коммуны» мне объявили ее порядки, что накануне каждого выходного дня каждый член «коммуны» выезжает на дачу и, приехав туда, обязан выполнять все установленные «батькой Бокием» правила.
«Правила» эти сводились к следующему: участники, прибыв под выходной день на дачу, пьянствовали весь выходной день и ночь под следующий рабочий день.
Эти пьяные оргии очень часто сопровождались драками, переходящими в общую свалку. Причинами этих драк, как правило, было то, что мужья замечали разврат своих жен с присутствующими здесь же мужчинами, выполняющими «правила батьки Бокия». «Правила» в этом случае были таковы. На даче все время топилась баня. По указанию Бокия, после изрядной выпивки партиями направлялись в баню, где открыто занимались групповым половым развратом.
Пьянки, как правило, сопровождались доходящими до дикости хулиганством и издевательством друг над другом: пьяным намазывали половые органы краской, горчицей. Спящих же в пьяном виде часто «хоронили» живыми, однажды решили похоронить, кажется, Филиппова и чуть его не засыпали в яме живого. Все это делалось при поповском облачении, которое специально для «дачи» было привезено из Соловков. Обычно двое-трое наряжались в это поповское платье, и начиналось «пьяное богослужение»…
На дачу съезжались участники «коммуны» с женами. Вместе с этим приглашались и посторонние, в том числе и женщины из проституток. Женщин спаивали допьяна, раздевали их и использовали по очереди, предоставляя преимущество Бокию, к которому помещали этих женщин по нескольку.
Подобный разврат приводил к тому, что на почве ревности мужей к своим женам на «Дачной коммуне» было несколько самоубийств… К концу 1925 года число членов «Дачной коммуны» увеличилось настолько, что она стала терять свой конспиративный характер».
О «коммуне» рассказал на следствии и другой участник оргий — подчиненный Бокия доктор Гоппиус: «Каждый член коммуны обязан за «трапезой» обязательно выпить первые пять стопок водки, после чего члену коммуны предоставлялось право пить или не пить, по его усмотрению. Обязательно было также посещение общей бани мужчинами и женщинами. В этом принимали участие все члены коммуны, в том числе и две дочери Бокия. Это называлось в уставе коммуны «культом приближения к природе». Участники занимались и обработкой огорода. Обязательным было пребывание мужчин и женщин на территории дачи в голом и полуголом виде…»
Описаний оргий с участием Ягоды пока не найдено. Но, наверное, они не слишком отличались от тех, что устраивались в «коммуне Бокия». Только Генрих Григорьевич «приближался к природе» не в Кучино, а на своей даче в Озерках. И, в отличие от Глеба Ивановича, водке предпочитал дорогие коллекционные вина.
Но вернемся к Агабекову. Бывший чекист старался объяснить европейской публике, почему он вдруг решил сменить вехи: «Я был убежден, что советский режим с его железной дисциплиной сумеет насадить коммунизм в России и что благодаря ему страна узнает эру благополучия и процветания.
Увы, это была лишь прекрасная мечта, от которой я внезапно очнулся, когда понял, что ЧК, этот оплот революции, лишь прогнившее здание, источенное червями, и что главари ее, за редкими исключениями, предаются интригам, пороку, разврату, даже садизму… Я исключаю из этого очень немногих простаков, которые честны, но остальные…
Я должен сказать свое слово сейчас, я должен разоблачить, к каким гнусностям приводит неограниченная власть главарей; я должен рассказать об омерзительной жестокости их убийств и их репрессий, я должен, наконец, рассказать о том, как террор и разврат являются рычагами советского правительства…»
Агабеков заклинал западные правительства пресечь козни большевиков по разжиганию «мировой революции»: «Иностранцы прежде всего должны убедиться в одной вещи: в том, что Наркоминдел, III Интернационал, шпионская разведка (имеется в виду военная разведка. — Б. С.) и прославленное ГПУ — одно целое, единое и неделимое. Эти четыре учреждения имеют одного господина, одну цель. Господин — это Политбюро. И глава его — Сталин. Цель — мировая революция.
У советского правительства никогда не переводятся деньги для финансирования этих различных учреждений. На свой заграничный шпионаж, т. е. помимо административных расходов в Москве и СССР, ГПУ расходует ежегодно 3 миллиона долларов, и заметьте при этом, что всевозможные мелкие дополнительные дела, как дача взяток, убийства и пр., оплачиваются отдельно. Откуда же берутся эти баснословные суммы? Своим источником они имеют экспорт и продажу предметов первой необходимости, в особенности хлеба, который отбирают у голодающего народа.
В Москве ГПУ имеет у себя на службе 10 тысяч человек (в действительности к 1 октября 1930 года центральный аппарат ОГПУ насчитывал 4692 человека, а всего в ОГПУ по штату состояло 22 180 человек, да еще не менее 20 тысяч сексотов, работавших на постоянной или разовой основе; после проведенной в октябре реорганизации штаты карательного ведомства возросли еще на 3 тысячи человек. — Б. С.). Трудно подсчитать число всех тех, кто обслуживает его и в СССР, и за границей. Во всяком случае, я могу удостоверить, что нет такого сколько-нибудь значительного города на свете, где ГПУ не удалось бы водворить своих агентов. В Москве штаб ГПУ имеет сейчас 2500 главных сотрудников. Все они получают хорошее жалованье и пользуются многочисленными привилегиями в отношении продовольственных продуктов».
Агабеков рассказал, как именно казнили в мрачном здании на Лубянке: «Наиболее балуемые… — это лица, на которых возложены казни — слово должно быть произнесено: палачи. Эти могут быть уверены в том, что они ни в чем нуждаться не будут, но к ним относятся и с отменным уважением, кроме того.
Но медаль имеет и оборотную сторону: каждый агент ГПУ, однажды заподозренный, будет ликвидирован без суда. Главари рассмотрят его дело, и если им покажется, что он «заслуживает виселицы», то виновный предается казни — тут же, в самом здании ГПУ. Что касается осужденных на смерть из лиц, не принадлежащих к составу этого учреждения, то они обычно предаются казни в другом месте…