Ко многому приплетает охочий до красных речей русский народ понятия, связанные с зеленой дубровушкою. «Обманет — в лес уйдет!», или: «Как волка ни корми, все в лес смотрит!», — говорится о ненадежном человеке. «Будто на пусты лесы!» — приговаривают положительные люди о любящем прилгнуть-сбрехнуть краснобае; «Кто в лес, кто — по дрова; кто два, кто — полтора!» — говорят при поднимающейся за беседою разноголосице. «Бог и лесу не сравнял!», — замечает народная молвь, поясняя: «В лесу Бог лесу не уравнял, в народстве — людей!» О попавших в совершенно неведомые дотоле дела и растерявшихся принято говорить, что они бродят «как в темном лесу». О бывалых людях сложено свое присловье — «Соколу лес не в диво!» Сами же «соколы» не прочь обмолвиться о себе и таким словцом, как: «Беда не по лесу ходит, а по людям!» Когда, еще не сделав дела, кто-нибудь начинает судить-рядить о том, что должно выйти из этого последнего, в обычае говорить: «Медведь в лесу, а шкура продана (или: «… а на шкуру торг идет!»). К тем, кто не в меру осторожен, подходят свои пословицы: «Волков бояться — в лес не ходить!», «Пошло поле в лес!» и т. п. Есть люди, что на каждом шагу оговаривают себя то одной, то другою приметой. Не обошли они своим словцом и леса темного. Так, по их поверью, если идти по лесу да петь и увидеть ворона, это значит — надо ждать встречи с волком или (еще того легче!) с самим «лесным барином» — медведем. Если худо говорить про кого-нибудь из близких, идучи лесной дорогою, да не сказать: «На сухой («… на пустой» — по иному разносказу) лес будь помянуто!», — случится с тем, о ком велась речь, какое ни на есть лихо. О людях, к которым применима пословица «Глупому сыну не в помощь богатство!», можно иногда услышать и такой прибауток, как: «Догнал батькину полосу до самого лесу!», «Все был лес да лес, оглянулся — одно залесье!» и т. д.
Отбрасывающие во все стороны от себя тень лесные кущи веют захожего путника чем-то несказанным. Под их навесами чувствуется общение с каким-то стоящими вне обычного течения жизни миром. И весь тайна, весь загадка, этот мир для не посвященного в его «святая святых» человека.
Должно быть, загадочность мира, отдаленного от человека темными навесами зеленокудрого царства, и вызвала то многое-множество загадок, что ходят по светлорусскому простору, ведя речь обо всем, связанным с ним. Народ-землепашец с особой внимательностью приглядывается к жизни леса, — от его зорких глаз не ускользает не малейших подробностей ее: словно он сердцем чует каждое мимолетное дыхание творческой силы, создавшей это могучее царство, где, — что ни шаг, то яркое проявление ее чудодейного духа.
Выше лесу, по словам русской загадки, солнышко красное; но этим же свойством наделяет народная Русь и ветер, который — по ее слову — «выше лесу, тоньше волоса». У русского человека в душе всегда сидит художник, прислушивающийся к музыке природы. Не диво поэтому, что любит он свои самодельные гусли-самогуды да балайку-веселуху, бряцать по струнам которых исстари веков слыл великим мастером. Речь о последней утехе-забаве связана у него и с лесом. «В лесу выросло, из лесу вынесли, на руках плачет, а по полу скачет!» — говорит он о ней. К балайке же относится и такая загадка, как: «В лесу-то тяп-тяп, дома-то ляп-ляп; на колени возьмешь — заплачет!» Про гудок загадывают на тот же самый лад: «В лесу вырос, на стене вывис, на руках плачет; кто слушает — скачет!» Не сделаешь, однако, ни балайки, ни гудка, без топора; а и топора нет — без топорища. Вот и о нем пустила словоохотливая деревня гулять по людям свою загадку. «В лес идет — домой глядит; из лесу идет — в лес глядит!» — гласит она, вызывая перед слушателями живую картину (мужика, идущего с топором за поясом).
Что ни дерево в лесу, то своя краса, своя особая жизнь, свои приуроченные к ней, выхваченные из нее пытливым слухом народные поговорки. Но едва ли не более всего прочего лесного народа зеленого по сердцу простодушному пахарю береза — эта белая, кудрявая красавица.
Несмотря на крупные задатки мечтателя, русский мужик всегда остается себе на уме, человеком хозяйственным. Зоркий взгляд его прежде всего приглядывается к полезности того, что встречается ему на пути зрения. Так и здесь. «Шел я лесом», — загадывает народная Русь загадку о березе-березыньке, — «нашел я древо, из этого древа выходят четыре дела: первое дело — слепому посвеченье (лучина); второе дело — нагому потешенье (веник в бане на полке); третье дело — скрипячему поможенье (береста, деготь для телеги); четвертое дело — хворому полегчение (сок — березовица)»… По ярославскому разносказу: первое — «от темной ночи свет», второе — «некопанный колодец», третье — «старому здоровье», четвертое — «разбитому связь»; по самарскому: «третье дельце — ах, хорошо!». Псковичи говорят про это дерево в четырех словах: «Летом мохнатенька, зимой сучкова-тенька!», куряне — немногим больше: «Хоть малая, хоть большая — где стоит, там и шумит!»; казанские загадчики ведут более сложную-мудреную речь: «На поле на Арском стоят столбики белены, на них шапочки зелены»… Народное песенное слово величает березу в целом ряде песен — то грустных-проголосных, то веселых частушек. И в тех, и в других это любимое дерево великоросса является наделенным ласкательными именами. «То не белая березынька к земле клонится, не бумажные листочки расстилаются»… — выводит одна запевка. «Кудрявая березынька под окошечком, а в окошечке не касаточка, не ласточка — сидит красна-девица»… — сливается с первой другая песня. «Вечор моя березынька, вечор моя кудрявая, кудрявая, зеленая, ах мелколистная, вечор моя березынька долго шумела, долго шумела — сердечушку от мила-дружка несла весточку, ах кудрявая!»… — заливается третья… «Во поле березынька стояла, во поле кудрявая шумела. Люли-люли, стояла; люли-люли, шумела!» — звенит залихватский перебор четвертой. И не будет конца этим песням, если приняться перебирать их одну за другой.