– И на чем ты так зациклен? Я знаю, что не на женщинах, потому что обращаться с ними как с мусором – твоя фишка.
Он не ведется на мою колкость. Вообще никак. Просто пропускает ее мимо ушей, но все же отвечает:
– На том, чтобы быть лучшим во всем, что я делаю. Я не смогу быть лучшим питчером, если мои руки не будут быстрыми, а зрение – острым.
– Даже когда ты не играешь?
– Даже когда я не играю.
Я демонстративно отпиваю еще вина и снова осматриваю толпу.
– И вот ты вчера рассказывал мне, что мне нужно расслабиться и научиться веселиться.
– Я знаю массу способов повеселиться без алкоголя.
Я закатываю глаза и запрокидываю голову, раздраженно вздыхая.
– Вот ведь я, дура, подумала, что у нас нормальный разговор.
– А что насчет тебя, мисс Типтон?
Он произносит мое имя с такой самоуверенной четкостью, что у меня по спине пробегает легкий разряд.
– А что насчет меня?
– Я рассказал тебе немного о себе, теперь твоя очередь. Что тобой движет?
– Успех, – отвечаю я без раздумий.
Этот ответ был мне известен всегда. Его вбили мне в голову еще в детстве, с тех пор как меня удочерили мои папы.
– И как для тебя выглядит успех?
Я прищуриваюсь, пытаясь понять, какого черта ему это вообще интересно.
Грейсон пожимает плечами, скользя взглядом по залу, где вокруг нас продолжают толпиться люди.
Следую за его взглядом и замечаю, что он останавливается на одном из игроков – Рикардо, который стоит рядом со своей женой. Беременной. Очень беременной.
– Для кого-то успех – это строить его вместе, как команда. Создать счастливую семью и наслаждаться временем, проведенным друг с другом. Они радуются чужим победам так же, как своим, а успех семьи для них даже важнее личных достижений.
Потом его взгляд перемещается к парню, которого мне представили чуть раньше. Кажется, его зовут Остин.
– Другие видят успех в том, чтобы оставлять всех позади. Ставить рекорды. Чем быстрее они побьют чей-то результат, тем лучше себя чувствуют.
Наконец, его стальные глаза снова находят мои.
– Так что же для тебя успех?
Мои губы чуть приоткрываются – я сама не уверена, как ответить на такой вопрос в деталях.
– Быть тем, кем мои папы могли бы гордиться.
Слова вырываются раньше, чем я успеваю их обдумать, и Грейсон с легким удивлением изучает мое лицо.
– Но ты ведь уже их гордость, разве нет? Какой отец не был бы счастлив иметь такую энергичную, целеустремленную и умную дочь?
Я чуть опускаю плечи.
Он только что по-настоящему меня похвалил.
Не его обычная легкая подколка, не очередной бездумный флирт, которым он разбрасывается, как конфетами, а искренний комплимент.
И от этого мне становится слишком тепло внутри, и я не знаю, куда деваться от этого чувства.
– В тебе ведь есть нечто большее, чем просто желание сделать родителей гордыми, – добавляет он, в упор глядя на меня. – Ты бы не была такой дерзкой, если бы это было единственным, что тобой движет.
– Эм... – я прикусываю губу.
Я знаю ответ.
Но это не то, чем я когда-либо делилась.
Тем более с человеком, которого я либо ненавижу, либо обожаю ненавидеть – я еще не разобралась.
– Мне просто нужно доказать, что многие ошибались насчет меня, – наконец говорю я.
Это правда.
Но не вся правда.
Остальное я оставлю при себе.
Грейсон кивает.
– То же самое. У меня тоже хватает недоброжелателей. Но знаешь, что лучшее чувство в мире?
Он делает паузу, а потом его лицо озаряет улыбка.
– Когда я запускаю фастбол со скоростью 98 миль в час прямо по центру, и судья орет страаайк!
Он нарочито растягивает последнее слово, и это так нелепо звучит в его исполнении, что я неожиданно смеюсь.
Впервые за все время он ведет себя не как самодовольный придурок.
А почти… приятно.
– Удивлена. Я была уверена, что ты скажешь что-нибудь пошлое. Типа лучший кайф – это секс или что-то в этом роде.
И вот оно.
Самодовольная ухмылка снова расплывается на его лице, и я мысленно ругаю себя за то, что ляпнула это вслух. Что такого в Грейсоне, что я постоянно говорю с ним лишнее?
– Секс – это хорошо, – спокойно соглашается он. – Но ни один адреналиновый кайф не сравнится с тем, что я испытываю на питчерской горке, когда тысячи людей смотрят на меня, надеются на меня, верят, что я либо выиграю, либо облажаюсь. И в этот момент я знаю – исход игры полностью зависит от одного движения моего запястья.
– То есть ты жаждущий власти эгоистичный маньяк, – делаю я вывод. – Логично. Именно поэтому у тебя в соглашении о неразглашении есть пункт, запрещающий женщинам обсуждать твой крошечный член. Нельзя же, чтобы толпа узнала правду, верно?
Я придаю голосу немного яда, но все равно не могу не отметить, насколько красиво он говорит, когда дело касается его мотивации.
– Крошечный? – Он усмехается, наклоняя голову вбок. – Знаешь, мой член описывали разными словами.
В момент, когда он произносит член, мои пальцы непроизвольно сжимаются в туфлях Jimmy Choo.
Не то чтобы он не говорил со мной пошлостей раньше, но в этот раз…
Просто…
Он сказал это так грязно.
И, черт возьми, горячо.
– Ракета, базука, баварская колбаска… но никогда – «крошечный».
Он выпячивает нижнюю губу, на секунду закатывает глаза к потолку, а потом снова смотрит на меня.
И вот тут происходит нечто странное.
Его взгляд становится… иным.
Как будто он впервые за все время действительно меня видит.
– Мое соглашение о неразглашении нужно не для этого, – продолжает он. – Оно для того, чтобы женщины не строили себе ложных иллюзий о том, кто я есть на самом деле.
– И кто же ты на самом деле?
– Их худший кошмар, – отвечает он так серьезно, что меня почти передергивает.
– Я эгоистичный, самовлюбленный ублюдок, который заботится только об одной женщине – своей матери. У меня нет времени на девушку. И я не хочу находить на это время. Я сплю с женщинами только для того, чтобы сбросить адреналин после игры в свою любимую игру. Я не «сломленный плохой парень», который просто ждет, когда появится та самая, чтобы его «спасти». Я бог питчинга, и к моменту, когда я уйду на пенсию, мое имя войдет в историю как величайшего.
Я моргаю.
Провожу языком по нижней губе.
Моргаю снова, переваривая все, что он только что сказал.
Слишком много информации.
Слишком отточенная подача.
Как будто он повторял эту речь не раз.
– Ну что ж, полезная информация.
Но внутри что-то неприятно царапает.
Я прекрасно знаю, что он эмоционально недоступен. Он сам не раз давал мне это понять.
Но почему-то его слова…
Заставляют меня почувствовать… почти жалость к нему.
Я сглатываю, и прежде чем успеваю себя остановить, спрашиваю:
– А ты когда-нибудь был влюблен?
Грейсон выпрямляется, его глаза на секунду заметались по залу, а потом он сует руки в карманы.
– А какая разница?
– Мне просто интересно, кто сделал тебя таким холодным?
– Это говорит девушка, которая при первой же попытке моего флирта была готова проткнуть мне яйца?