Бесшумно и гибко, как в стиле баттерфляй, я взбрасывал себя по трапу, когда услышал шаги по палубе. Мгновенно развернулся, чтобы изобразить неторопливый простодушный спуск.
— Эй? Ты куда? — Дежурный приподнял капюшон с фуражки. — Куда гуляешь?
— Туда, — кивнул я вниз.
— Пассажир?
— Да.
— Не положено. Давай поворачивай. Кому сказал, ну?
Я вернулся на палубу. Глаза из-под капюшона взглянули подозрительно.
— Все в порядке?
— В полном… Внезапно согнувшись, я блеванул прямо перед собой.
— Ебт! — отпрыгнул в сторону дежурный. — Можно же за борт?
Проскользив по своей желчи, я перегнулся над туманом и дождем, подсвеченным сиянием «Отчизны». Мутило, но безрезультатно. Дотащился до шезлонга, упал в сырую ткань. Чего на меня он наскочил? Палуба была покрыта лужицами тошноты, которую размывал, обесцвечивал и постепенно смывал дождь. Я вынул расческу, тщательно причесался, стряхнул капли и вложил обратно в карман, где хрустнул выигрыш. В баре никого не было, но музыка еще играла. Бармен протирал изнутри пузатый коньячный фужер.
— Автоматы отключены, — сказал он. — Слишком поздно надумали, юноша.
— Я пришел не играть, — сказал я садясь.
— Сердцу хочется ласковой песни? Увы. Ключ от заветной дверцы куплен подпольным миллионером из Тбилиси. Между нами: нехороший человек. Но нескупой. Блондинку снял до самого Батуми. Ничего не могу поделать, юноша.
— Тогда две водки.
— Водки?
Я кивнул.
— Это можно. В один стакан?
— Отдельно.
— Теплая водка и потная женщина… Да? Не наше представление о счастье, — сказал он, открывая холодильник, чтобы вынуть запотевшую бутылку экспортной «Столицы». Выставил два стаканчика, наполнил. Водка дрожала от вибрации.
— Ожидаете товарища? В темных глазах светился ум.
— Какого товарища? Нет у меня товарища.
— А мне показалось, что… — Вы мой товарищ, — оборвал я домыслы. — Вторая водка для вас.
— Для меня? Спасибо. Вообще-то водку я не пью, но в виде исключения… — Он взял стаканчик. — Вы приглашаете, тост за вами.
— Тост? Я же вроде не грузин.
— Тогда давайте выпьем… За тех, кто в море?
Заднего плана в глазах его не было. Возможно, тост навеяла вновь отзвучавшая с бобины песня о людях, которые уходят в море, о море, которое уходит к звездам, о звездах, которые уходят в вечность… — Давайте! И за тех, кто в вечности.
Мы выпили.
— Спокойной ночи, — сказал я, слезая на пол.
— Собираетесь спать на палубе?
— А что?
— Могу предложить более уютный вариант. Но сначала давайте по бокалу «Камю». За счет заведения? Не говорите, нет…
Я снова влез на табурет с намерением выпить «Камю» за Камю, но бармен меня опередил:
— За вашу маму! — Ну, я тебя прошу… — Бармен пошатнулся. Стоя передо мной на коленях, он с трудом удерживал равновесие. Одной рукой упирался о кафельный пол, другой хватался за парусину моих штанов. — Ты же говорил, что я твой друг.
— Товарищ! Я говорил: товарищ.
— Вот! А за хорошей дружбою прячется любовь. Ты мне поверь. Закрой глаза. Разницы не почувствуешь. Я взял его за лацканы, поднял и посадил на скамейку.
— Нет, — сказал я. — Слышишь? Нет.
— Жестокий.
— Я не жестокий.
— Нет, жестокий. Жестокий и грубый. Но ты молодой, а я старый. — Он всхлипнул. — Старый и некрасивый. Старый грек с плешью. Да! — разнял он свои кудри, чтобы показать свою макушку. — Поэтому, да? Захлебнулся слезами и лег на скамейку.
— Ничего подобного, — сказал я, стоя над ним. — Просто я гетеросексуал. Сколько вам повторять?
— Мальчик с жестоким сердцем. Сделал мне больно. Я мог бы тебе отомстить. Я человек опасный. Очень. Веришь?
— Не сомневаюсь.
— Меня все Черное море знает. Одно слово моим людям из Батуми, и ты исчезнешь с лица земли. Как будто никогда тебя и не было. Никто тебя не найдет. Ни в Аджарии, ни в Грузии, нигде.
— Никто искать меня не станет, — сказал я, садясь на резиновый коврик. — В этой жизни я один.
— Совсем?
— Совсем.
— Ни папы, ни мамы?
— Никого.
— Жалко мне тебя. Меня тебе не жалко. А мне тебя жалко. Даже очень. Я мог бы стать твоим защитником. Хочешь, я тебя к нам стюардом устрою?
— Хочу. Он сел.
— «Отчизна» — это золотое дно. Вот увидишь: сделаешь карьеру. Обещаю. Под моим началом. Согласен?