А он заметил, что я на него смотрю… Говорит мне: — Киро… Что может быть лучше холодной отбивной!
Киро всё это мне рассказывает, а мобильный его, на столе, звонит и звонит, и я не могу понять, из-за чего он больше разнервничался — из-за мобильного или из-за этого рассказа.
И тут Киро развел руками и говорит: — И вот теперь ты мне скажи, Оле, может ли такой быть президентом?
Слишком длинно для личной истории в еженедельнике, прикидывал я, выходя из подъезда Оленича… Дождь утихал, а я был голоден, почти как Васил, и зашел в первый попавшийся душный ресторан самообслуживания с дизайном семидесятых годов, оставшийся от социализма, где, как в тихом углу, сохранилась даже пожилая официантка в «боросанах» — характерной для того времени профессиональной обуви обслуживающего персонала.
Сегодня, когда в каждом бутике работает какая-нибудь расфуфыренная девчонка, распространяющая вокруг себя дух соревнования, такие омуты, как этот, действовали расслабляюще. Я съел рубец и потом, изрядно подвыпивший, подошел к стойке. Попытался завести со старой официанткой разговор о войне в Ираке, в стиле «что было хуже, война у нас или там у них».
Мне хотелось как-то убедить себя в том, что Борис, который выжил, сражаясь здесь как военный, выживет и там, оставаясь гражданским. Старая официантка старалась меня игнорировать, из уроков своей дипломатии у стойки она научилась тому, что с типами моего возраста о войне говорить не стоит, потому что как догадаешься, у кого ПТС, а у кого родственник в Ираке. Она только сказала: — Я бы не смогла ещё раз пройти через это…
Я простился с этим объектом, урбанистически отнюдь не малоинтересным, в самом центре города, с мыслями о неминуемой приватизации, которая как чуму изгонит отсюда и старую официантку в «боросанах», и рубец.
По дороге я позвонил Сане, она сказала, что идет домой — немного прилечь и сконцентрироваться перед премьерой, и решил вернуться в редакцию, чтобы её не беспокоить. Там я проверил почту. И очень разволновался, увидев сообщение от Вито Чувеляка, который в Ираке снимает для «Рейтер».
Чувеляк мне писал, что о Борисе ничего не знает, но ещё расспросит других…
Пришло еще одно сообщение — новое предложение об увеличении размеров пениса, но оно было неактуальным, возбуждение у меня уже сошло на нет.
Я попытался поработать с интервью Оленича, но снова начал звонить мобильный. Тот же самый номер. Я его сохранил как МИЛКА.
Я не отвечаю, и значит, она теперь поняла, что я в жопе. Я отключил сигнал и оставил только вибрацию. Каждые несколько минут мобильник бросало в дрожь. На экране, как высеченная на скале, была надпись: МИЛКА.
Постепенно я осознавал своё положение. Смотрел на проклятый дрожащий аппарат и думал: я виноват… Не нужно было его туда посылать. Это единственное, что я могу сказать Милке. А что ещё? Как обмануть её материнский инстинкт? Я виноват, вот и всё…
Но я не отвечал ей, защищался молчанием, как настоящий монстр.
Потом, наконец, всё кончилось. Мобильный затих.
Я попытался вернуться к интервью. Фразы плясали на экране, словно издеваясь надо мной. Я заказал кофе в нашем кафе, Анки Бркич там не было, должно быть, Сильва взяла её миссию на себя.
Я быстро выпил кофе.
Тут у меня стали болеть плечи и шея. Боль распространялась в направлении головы. Вот она уже там, пульсирует.
Потом мне позвонила мать. Ввиду того что, как я знаю, она считает разговоры по мобильному ужасно дорогими, речь пойдет, видимо, о чём-то важном. До сих пор я ничего не говорил ей насчет истории с Борисом, потому что при её участии любая проблема становится ещё большей.
Но о Борисе она ничего не спросила. Однако она сказала, что прочитала Санино интервью. И сказала, что ей стыдно за то, как Саня говорит о сексе.
Я задумался.
— Она говорит, а тебе стыдно? — спросил я.
— Мне стыдно, — сказала она оскорбленно.
— А что она сказала такого, что тебе «хот»?
— Что ещё за «хот»? Да говори же ты нормально… Очень тебя прошу… Спрашиваешь, что сказала? Сказала, что разденется догола для фильма. Вместо того чтобы пожениться и иметь детей, она будет раздеваться в фильмах! Да вы… Вы ненормальные!
— Да, ненормальные, — сказал я. — Что поделаешь.
Вообще-то она умела выбить меня из ритма, но сейчас я, должно быть, уже и так был выбит.