Он продолжал в задумчивости стоять рядом со мной. Тыкал в свой мобильный.
Критерии продолжали снижаться.
«Что тут я, что тут ты, жизнь моя…» Кто-то пустил нашу, современную, народную, Чарли вопросительно посмотрел на меня с гримасой отвращения. Маркатович же пытался что-то изобразить поднятыми руками.
«Что тут я, что тут ты, жизнь моя…», зарычал он и направился к подиуму.
— Твой друг, похоже, не больно счастлив, — сказал Чарли про Маркатовича, хотя прекрасно знал, как того зовут.
— А, ну да, — сказал я.
Не только мы, были и другие, подумал я. Но мы следили за тем, чтобы не признаваться в своих несчастьях. Это один из кодов загребского общества. И в этом мы достаточно дисциплинированы. Мы как-то чувствовали, что это нас отделяет от толпы и от Балкан. Поэтому если они там думают, что мы холодные, ну и пусть себе думают. И пока мы не уничтожены, как Маркатович, мы не признаемся… Нет и нет! Нельзя показывать в обществе свое страдание, но в силу этого можно демонстрировать его крайние проявления: мрачность, зависть, злословие…
— А что у него случилось? — спросил Чарли про Маркатовича.
— Ерунда, — сказал я.
Мы были уже на полпути к злословию. Чарли интересовало несчастье Маркатовича.
«Что тут я, что тут ты, жизнь моя…» — орал Маркатович на подиуме так, словно переживал катарсис. Он схватил бутылку минеральной воды с одного из столиков в углу и стал лить её себе на голову. Вокруг него образовался круг. Были там и Саня с Элой, которые умирали от смеха. На лице Маркатовича было выражение какого-то подобия счастья. Будто он порвал со всем и так решил все свои проблемы.
— Крах системы! — сказал я Чарли и оскалился.
— Твою мать, слушай, это что — хорватский театр или сербская кафана?! — сказал Чарли.
— Неважно, — сказал я. — Люди развлекаются.
— Я такое терпеть не могу, — сказал Чарли нервозно.
Вот, опять мы об этой вечной теме, подумал я.
Что для нас имеет право быть забавным и увлекательным, а что нет? Какую музыку считать музыкой нашего общества, а какую нет? Что будет с нами, если мы перестанем отличаться от деревенских? Утратим ли мы ум, имидж и достоинство? Кто мы? Ох уж эти трудные вопросы! Мой мозг под кокаином работал на все сто в час, и я отчетливо сканировал эту культурно-развлекательную травму.
Нет, мы не можем позволить себе опуститься ниже определенных критериев, подумал я… Потому что тогда мы окажемся на Балканах.
На счастье, тут был Чарли, и он оберегал нас от погибели. Вижу, он бдительно следит за нашей городской культурой. Вот он стоит, практически одинокий, на задней линии обороны. Приду ли я ему на помощь или же предам наше дело — сейчас это вопрос. Смотрит он на меня именно так. И видит, что я колеблюсь. Он не может поверить, что я всё это стерплю, что я утратил всякую готовность к борьбе. Да, именно так смотрит на меня Чарли в этот поздний час.
— Похоже, что тебе это типа о’кей? — спросил он меня.
Мне показалось довольно неуместным, что в три часа ночи мне предлагают обсудить стандарты культуры.
— Смешно, — сказал я. — Всё это смешно!
— Какого хрена, я тебя не понимаю, — сказал Чарли разочарованно. — Мне это совершенно невыносимо.
Снова прозвучал тот же онтологически наивный рефрен. «Что тут я, что тут ты, жизнь моя…» Однако если бы такое пели какие-нибудь фолк-ирландцы, подумал я, Чарли это не показалось бы невыносимым.
Мы избегаем собственного языка в песнях, подумал я. Потому что всегда существует опасность, что язык возьмет тебя под свою власть.
Я сказал Чарли: — Переведи этот текст на английский, и тебе полегчает…
— Ладно, не бери в голову, — прервал он меня.
— Да не сердись ты…
— Потому что ты несешь чушь.
— Слушай, ты призываешь меня к дисциплине, а за окном три часа ночи.
— Хорошо, неважно! — отрезал он.
Рассердился. Вот чем мы занимаемся в разгар веселья. Следим за тем, чтобы дело не вышло из-под контроля. Здесь, на скользкой границе Балкан, это всегда возможно. Здесь мы вечно ломаем копья из-за того, чем мы имеем право наслаждаться, а чем нет. Это часть нашей культуры. У нас высокие критерии для того, чтобы провести четкую границу с примитивными. Нас, тех, кто поддерживает критерии и чувствует опасность, мало. Мы держимся плечом к плечу. Соблюдаем внутреннюю дисциплину. Голое наслаждение не для нас, это ниже нашего уровня. Мы скрываем его так же, как и страдание. До того момента, пока мы не разбиты, как Маркатович.
Тогда всё рушится. Раздаётся крик: тревога, надвигаются татары!