Короче, возьмем ДНК Саддама, покопаемся в ней и узнаем, жив он или мертв. Это как и всегда — главный вопрос. Когда у тебя с кем-то какое-то дело, прежде всего проверь, жив он или мертв, и только потом вступай с ним в контакт, чтобы не мучиться без всякого смысла, как я, когда стою возле этого бассейна, на месте, где умер мой старик, где его под жарким солнцем свалил инфаркт, и разговариваю с ним, в мыслях и без мыслей, весь этот арабский звенит у меня в голове годами, вот я и вернулся на то место, возле бассейна, где разыскивают ДНК диктатора и ДНК его сына Удея, и митохондриальную ДНК матери Саджиды, а хрена их найдешь, это как поиски в тине, я тону в этом распаде всего, в этом арабском, все эти дни, тону, в центре этой войны, в этой всемирной толкотне, в этой душе, в ничём.
— Это мы опубликовать не можем, — сказал Главный.
Сам знаю, подумал я. Я бы и не подделывал его тексты, если бы их можно было печатать. Теперь тебе ясно, каково мне было… Ну вот… а сейчас возьми и придумай как быть, если ты умный…
— Какого хрена мне с этим делать? — продолжил он.
Я посмотрел на него сочувственно, будто хотел сказать: решения здесь принимаю не я.
Теперь, вглядываясь в глубину проблемы, замолчал даже Перо.
Сейчас он листал какие-то наши старые номера, в которых под фотографиями Бориса были мои тексты.
Углубился в чтение.
— Я смотрю, — сказал он, — у тебя это действительно хорошо получается…
Несмотря на всё, что было, он посмотрел на меня с неким уважением: так, как смотрят на вора, который может открыть любой замок.
— Да ну, ерунда, — пробормотал я.
Он после этого как-то болезненно улыбнулся и глянул на меня так, как будто мы с ним вместе перешли какую-то границу.
— Смотри, — сказал он, — когда тип вернется, окруженный всей этой медиашумихой… Он станет звездой журналистики…
Я задумался над этим, потом сказал: — Всё может быть.
— Знаешь, я тут кое-что подумал. Он ведь не будет заинтересован рассказывать о том, что мы его не публиковали, верно? В таком случае он был бы обычным лузером, а не журналистом, на поиски которого бросилась вся страна, — тут он замолчал, а потом добавил: — А если он не вернется, тоже не расскажет…
Должно быть, он заметил, что я слушаю его с траурным выражением лица, и сказал: — Ну, это я так, мысли вслух…
— Ага.
— Но мы должны просчитать все варианты, — сказал он. И пожал плечами, как бы сдаваясь: — Если принять в расчет всё, нам ничто не мешает продолжить… Смотри, у него везде есть хоть какие-то сведения… Добавить чуток чего-нибудь откуда-нибудь… Обработать это и сделать нормальные выводы, нормальный тон, понимаешь… Знаешь что… Давай-ка ты сделай хороший, нормальный текст.
Я уставился на него: — Что ты имеешь в виду? Погоди… То есть ты хочешь, чтобы я опять написал вместо него?
Перо быстро глянул на меня и, почти незаметно, кивнул.
Стоп, подумал я, но разве… Разве ничего не изменилось? Единственное, что было хорошего нынешним утром, так это маленький лучик надежды… Что я сброшу проблему с плеч. Наконец-то они меня застукали, думал я, и со всем этим покончено.