Они никак не могли решить, то ли им кивать, то ли вертеть головами, и от этого как-то покачивались, вроде тополей на ветру.
Отец сказал: — Ну, мы вам показали, а уж вы, знаете…
— Завтра, — сказал я. — У меня есть ваш номер, а вот вам мой. — Я дал им свою визитную карточку со знаком ПЕГа. Эту визитку они разглядывали так, будто хотели узнать, не фальшивая ли она.
Прощались они с избыточным уважением, как будто компенсируя то, что было до сих пор.
Я спустился по лестнице, пять этажей, без лифта.
Выйдя на улицу, ещё раз посмотрел на здание снизу: старое, ещё австро-венгерское. Фасад немного облупленный. До центральной площади отсюда не больше десяти минут пешком. Прекрасно.
Наш журналист пропал в Ираке, повторяли по радио, пока я ехал обратно.
Вот я уже в редакции, сижу перед компьютером в роли пропавшего журналиста. Мне нужно написать его текст. Он, некоторым образом, официально становится мною.
Работаю почти два часа над тем, чтобы стать им. И до сих пор на первой фразе. Не идет. Возникло какое-то сопротивление. Пока я фальсифицировал без одобрения, пока этого никто не знал… Всё получалось. Это было так, как будто ты мастурбируешь и чего только ни представляешь себе, пока на тебя никто не смотрит, а потом возвращаешься из этой фикции в мир, а он всё тот же… Но это по-другому, это ложь, о которой мы договорились. Это становится официальным. Мне некуда возвращаться. Это становится бредом… К черту! Я стараюсь, и не могу… В голову приходят странные мысли… Типа: а где здесь я? Когда речь шла о маленькой лжи, я ещё был здесь, но когда ложь стала всеобъемлющей, меня больше нет… Я официально превращаюсь в его двойника. Я стараюсь и пишу, но у меня ощущение, что я оказался там, где ничего нет… И язык у меня начал разрушаться, облезать, начал перерождаться, как будто втягиваться в себя, выворачиваться, эх, родственник, вот до чего ты меня довел со своим языком, родной мой, потому что это цепная реакция, как я вижу…
Не идет.
Не идет, не могу.
Должен, ты должен… Должен! Кредит сможешь взять, о будущем помечтать, купить классную нору и прекрасно в ней разживаться… Должен, шуток нет, должен… Вся жизнь перед тобой… Как это всегда и было… Я должен, должен, говорил я сам себе… Всё будет… Будет, потому что так должно быть. Так и написано, так и сказано… Что впереди, как только всё это закончится, ждет жизнь…
Так я сидел, представлял всё это, пытался понять, что моя роль стала другой, что она просто получила дополнения… Потом сделал над собой усилие и в конце концов навалял нечто, что должно было стать текстом Бориса.
Получилась дикая смесь. От стиля Бориса отличалось не сильно. Если он страдает ПТС, то и я от него недалеко ушел. Не знал, что это заразно, но, похоже, я что-то подхватил. Я прочитал слишком много его мейлов, должно быть, в них вирус.
А мой мобильный трезвонит без передышки, надрывается, и всё какие-то незнакомые номера. Я не спешил отвечать. Геповский заголовок не дает мне покоя. Когда кто-нибудь приходит в редакцию, то обращается ко мне с таким выражением лица, будто собирается выразить сочувствие. Все что-то бормочут. Смотрят так, словно пришли навестить меня в больнице. Постоянно слышу какой-то тихий говор. Он делается тише, если посмотрю в его сторону, стихает, когда прохожу мимо.
Прохожу мимо.
В редакционном кафе, там, возле лестницы, я заказал водку Red Bull. Мне чем-то нужно взбодриться. Всего час дня, а мне страшно хочется спать.
Пью в одиночку. Чарли и Сильвы ещё нет. Видно, в коме после вчерашнего. Маркатович не звонит. От Сани — ни звука. Все ещё спят, газет не читали, я в одиночестве продолжаю пьянку. Хоть бы кто появился, пусть даже мать Нико Бркича, который должен играть в Нантесе.
Но вот и Дарио. Он был мне очень нужен, чтобы поправить день. Он заказал макиато. Спросил как дела. Супер, гениально, сказал я. Он посмотрел на меня испытующе, почти так же, как смотрел Главный на этапе расследования.
— Дозвонился вчера до Рабара? — процедил он иронично.
Я посмотрел на него: — Что, у тебя есть на этот счет какие-то соображения?
— Ты о чём? — спросил он и посмотрел на меня так, будто я полностью у него в руках. — Я никому не говорил, но ты звонишь геповцам, ищешь Рабара… А потом сегодня вдруг эта диверсия. Немного странно, а?
Сейчас нужно ему врезать, подумал я.
Сейчас. Может быть, не очень сильно. Я слегка испугался за него. Хватит и одного удара. Чтобы отлетел.
Но это редакция, сказал я себе. Мы цивилизованные. Мы ужасаемся примитивизму, ежедневно. Если я его ударю, скажут, что я ненормальный. Не Борис, не Милка, а я. Всё это мелькнуло у меня в голове, но я всё равно схватил его за лацканы пиджака и прижал к стене.