Выбрать главу

— Больше не беспокою, кушайте, — и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Сливки оказались божественны, гренки тоже. Я выпил и съел все без остатка, после чего сел за компьютер читать анонсы.

Самым многообещающим выглядело мероприятие с участием беженцев Донбасса — бежавших от гражданской войны жителей Донецкой и Луганской областей. Около миллиона из них подались в Россию, а еще примерно столько же — в соседние области Украины и в Киев.

Ни в России, ни на Украине беженцам не оказывали, по их мнению, должного внимания и заботы, поэтому они довольно часто выступали с публичными акциями. Впрочем, насколько известно, главной заботой беженцев в России было получить российское гражданство. Эта процедура невероятно формализована и растянута во времени. А вот чего хотели беженцы на Украине, мне еще предстояло узнать.

Суд по анонсу, акция была назначена возле здания Верховной Рады на два часа дня, но сидеть в хостеле до обеда я не хотел — Гоголь его знает, что еще взбредет в голову Алене Григорьевне.

Поэтому я умылся сам, затем тщательно вымыл обе миски и поднос, выставил их на стол на салфетке, после чего быстро собрался и прошмыгнул по коридору на улицу не замеченным. Там светило солнце и в целом, наконец, потеплело, так что я с большим удовольствием прогуливался по Крещатику, разглядывая прохожих, когда вдруг, не доходя пары сотен метров до Рады, увидел тощего высокого юношу с красным флагом в руках.

Он стоял на крыльце магазина и с каким-то жутким, тоскливым надрывом читал стихи Маяковского, заметно сутулясь и вжимая голову в плечи, если кто-то из прохожих поворачивался к нему.

— Есть ли страна, где рабочих нет, где нет труда и капитала?! Рабочее сердце в каждой стране большевистская правда напитала…

Я достал камеру из пакета и начал съемку, попутно опрашивая его. На вопрос, кто ты такой, он, резко выпрямившись во весь рост, ответил: «Я — коммунист». На лице у него были видны свежие и старые ссадины, и вообще он выглядел как человек, которого регулярно бьют — не насмерть, а так, чтоб не отсвечивал.

Вот и сейчас на шум из магазина вышли два упитанных охранника в камуфляже.

— Ты опять сюда пришел? Иди к Раде, там таких придурков полно!

— У Рады нацики, они сказали, что убьют, если еще раз приду.

— А здесь мы тебя грохнем. Иди-иди отсюда, не мешай покупателям.

Охранники аккуратными, можно сказать, нежными пинками столкнули молодого человека с крыльца и остались там покурить.

Я, с камерой на плече, их тоже заинтересовал. Меня они громогласно осудили за съемку.

— Вы же видите, человек не в себе, он дурачок. А вы снимаете. Все вам, журналюгам, жареное подавай. Человека лечить надо, а не кино снимать!

Услышав это, юноша снова дерзко выпрямился во весь рост, поднял красное знамя повыше и принялся буквально выплевывать стихи Маяковского в ненавистные ему лица охранников:.

— Не страшны никакие узы. Эту правду не задуть, как солнце никогда ни один не задует толстопузый!..

— Хлопец, не снимай это, будь ласков, — взмолились, глядя на меня, охранники с крыльца. — Увидит начальство где-нибудь, уволят же нас на фиг. Или ты хочешь, чтобы мы его тут прибили? Мы прибьем, нам нетрудно.

Я опустил камеру.

— Как тебя зовут? — спросил я юношу, когда он сделал паузу в своем речитативе.

— Андрей.

— А где твои товарищи? Где другие коммунисты, Андрей?

Он опустил знамя, оперся древком на асфальт и с тяжелым вздохом ответил с интонациями Мальчиша-Кибальчиша:

— Не осталось больше у меня товарищей. Кого забили после переворота, кто сам уехал. Говорят, осталось в Киеве подполье небольшое, но меня туда не допускают. Боятся, что хвост приведу.

— Тебя, наверное, нацики часто бьют?

— Бывает, да, — признал он неохотно.

— Так ведь забьют же однажды насмерть, — предположил я.

Он снова вздохнул, но, на удивление четко проговаривая слова, ответил:

— Всех не запугаешь! Всех не забьешь! Рабочий класс победит!

— Так ведь ты сам видишь: всех коммунистов здесь, в Киеве, уже запугали и забили, — указал ему я на очевидный факт.

— Значит, я тоже погибну. Коммунистам не привыкать отдавать жизнь за свои идеалы…

С таким персонажем, как этот правоверный коммунист, я столкнулся впервые в жизни. То есть я, конечно, встречал идейных граждан, но вот чтоб два года с момента нацистского переворота публично высказывать то, что здесь, в Киеве, боятся проговорить шепотом на кухне, — такого я еще не видывал.

полную версию книги