Комбат же был на коне. Синкевич, замкомбат, остался за старшего в расположении, и командовал всем этим комбат лично.
Давыдов, гад, нагрузил Дубина рацией (где этот взвод связи?), которая весила килограмм сто, вкупе с боезапасом патронов и гранат в
РД, новоявленным чешским бронежилетом, автоматом, нагрудником, ну, и там, панамой, шутка, шапка полагалась зимой - треух, все это весило… много. Дотащив батальонную рацию на гору, Дубин предстал перед комбатом, но ничего по-русски сказать не смог, глотая ртом воздух. Комбат по отечески сказал: "вольно", и отпустил в горы. Уже вынутый из башни, Дубин не смог вернуться обратно: группы строились, и расходились по окрестным вершинам. Его засунули в одну из них, где он никого своих не узнавал, только пелена в глазах и вкус крови на зубах - кость белая, наводчик - не пехота. Он только заметил бедных
АГС-овцев. Подъем был крутой, и тащить эту бандуру, даже в разобранном виде…
Потом, уже на вершине, он сквозь мутную, кровавую, затмевавшую глаза, как ее зовут? Хренотень эту. Разглядел рядом Мазыкина и
Левина, понял, что не один тут из своих, а - вот и Давыдов лежит.
Поначалу не было понятно ничего: гора. Мы на этой горе. АГС собрали. Рядом снайпер рысчет. Но не Дима. Дима уже старшой сержант.
Но, через примерно полчаса, Дубин оклемался и стал наблюдать вниз.
Позади, осталась броня, впереди - бесконечные Бараки. То, что мы проехали было только пригородом, хотя и дальше лежали лишь дувалы, город представлял собой огромное скопище дувалов, не более.
Дувалы с садами и больше ничего. Возможно там, дальше, были другие строения, обозначавшие город, но холмистая, и даже гористая местность все скрывала.
В небе сгущались тучи. Слабо посыпал снег. Стало мокро. Снег проплешинами ложился в углубления, по которым рассредоточились и мы.
В ближайший для обзора дом, не дом - а крепость, километрах в трех, если не считать высоты, вошел человек. С оглядкой вошел. Потом еще. Потом вошел белый человек - похожий издалека на тот портрет.
Потом еще и еще. Они заходили опасливо, оглядываясь - сходняк, явно, подумал Дубин. Местных главных мужчин - все, похоже, были не молоды.
Когда в небе вновь появилось солнце, поступил приказ сворачиваться. Царандой прочесал оцепленный участок, и - ничего.
Двигаемся дальше.
Уже близится вечер.
Спустились мы быстро. И легко, несмотря на крутость спуска. Но этот же крутой подъем был ужасен.
Дубин залез в башню как в дом родной. Повесив автомат на люк, он достал затаренный сухпай, и жадно стал есть галеты. Потом открыл и тушенку.
Облизав остатки со стенок банки, расслабился.
Понос. Застарелый. Не прошло и…
Бумаги, кроме обертки от галет и промасленной, из цинков от патронов не было. Взял что есть. Бегом вниз.
Скрывшись от своих, он сел прямо напротив дувала. В десяти метрах. Полегчало. Там, в дувале, никого быть не должно. Царандой же все прочесал.
Медленно поднимаясь вверх, Дубин релаксировал (слово из будущего). Было хорошо - по-русски говоря. Понос отпустил. Весь вышел.
Он медленно залез в башню и снял автомат с люка, что-то показалось… В дувале этом. Как будто - глаза.
Дима спал на месте водителя. Мазыкин и Левин в десанте.
Давыдов отсутствовал, как впрочем, и несколько бойцов. Дубин посмотрел на остатки сухпая. В коробке. И проверил электропривод подачи гранат. Поводил пушкой вверх - вниз. Посмотрел в прицел. Все работало. Давешний инцидент внушал тревогу, но, видимо, напрасно.
Первая пуля, как и положено, убила. Смертью храбрых, убитый прямо в лоб пал солдат взвода АГС. Не прошло и трех минут с того момента, как Дубин, избавившись от поноса, надел штаны. Пожалели что ль… Духи. Его…
Огонь, и очень плотный, велся именно из этого дувала. Да он был и ближе всех к нашим позициям.
Дубин как ждал, немедленно вставил гранату, и, почти не целясь, стрельнул в стену. Следующая полетела уже на крышу, где мелькнула чья-то тень. Следующая, следующая, следующая, следующая,