Потом мы встретили Мамалыгину бабку с брюками-галифе через плечо. Я даже ухитрился нечаянно наступить ей на ногу.
— Здравствуйте, бабушка.
Бабка треснула меня по шее костлявой рукой.
— Шастает тебя тут, каналья!
— Спокойно, бабуся, спокойно. Мальчик не хотел вас обидеть, — утихомирил ее Паша, и мы двинулись дальше.
Если Жиздра уйдет, тогда мне хоть сквозь землю провались.
Вдруг над моей головой словно дверь захлопнули, и я очутился в темноте: кто-то растянул надо мной одеяло и закричал:
— Кому семейное? Кому самогрейное? За без денег, за без даром отдаю!..
Паша высвободил меня из-под «семейного-самогрейного» и взял снова на руки:
— Ну-ка, Сашок, посмотри, тебе вон тот субъект с никелированным чайником никого не напоминает?
Жиздру я узнал сразу. Он вспотел и сдвинул со лба фуражку. Еще я увидел, как, рассекая толпу, к нему приближаются Коля и матрос с автоматом, а за ними Ленька и белая фуражка Мурадяна.
— Он! — крикнул я. — Он это!
— Я так и думал. — Паша быстро опустил меня на землю. — Держись за пояс, Сашок. Полный вперед, за мной!
Когда мы подоспели, матрос и Мурадян уже держали Жиздру за руки.
— По какому праву? Вы ответите! — Жиздра кричал громко — на публику работал, — но не вырывался.
И публика волновалась:
— Человека берут?! За что?
— Спокойно, граждане, спокойно! — поднял руку Коля и передал «ультимат» Паше. — Ну-ка, прочти, Павел. Вслух! И погромче, чтобы все слышали.
Жиздра, видно, сразу узнал свой «ультимат», потому что тут же замолк, обмяк, и щеки у него посерели от страха.
Пока Паша зачитывал «ультимат», я подобрался к Жиздро сквозь толпу сзади и хотел было садануть его хорошенько ногой куда следует, но Мурадян зашипел на меня:
— Нэ шали, малшик! Нэ шали…
— «…с окончательной победой наших доблестных вызволителей — германских войск. Хай Гитлер! Сим владелец дома Прокофий Жиздра!» — закончил Паша, и я почувствовал, что стоявшие вокруг меня люди вдруг как-то разом вздрогнули.
— Вот такими, извините за выражение, петициями эта контра поганила стены нашей Одессы! — донесся до меня голос Коли Непряхина.
И вдруг толпа взорвалась. Меня сдавили.
— Ах ты-ии!!
Десятки растопыренных рук потянулись к Жиздре. Последнее, что я услышал, был свисток Мурадяна. Изо рта у меня хлынуло что-то теплое, соленое, и я потерял сознание.
Очнулся я в кузове полуторки на руках у матроса Паши.
Полуторка мчалась куда-то, и надо мной беспорядочно тряслось небо, облака, ветки акаций.
— Дышишь? — спросил меня Паша, как только я открыл глаза.
— Дышу…
И тут же надо мной склонилось бледное, испуганное лицо моего брата.
— Очухался, Санька? — закричал мне Ленька прямо в глаза.
Я закрыл глаза и тихо прошептал:
— Очухался я… А Жиздра, Лёнь?..
— В трибунал его повели, пешком. — Ленькин голос доносился ко мне точно из глубокого пустого колодца. — А тебя мы на машине! В госпиталь! Не спи, Санька! Не спи, слышишь?!
Но я уже спал. И в голове у меня звенело.
Глава пятая
СЕНТЯБРЬ
К сентябрю я почти выздоровел, отошел.
Прежде чем выписать, доктор Нутыч долго и неуклюже мял меня жесткими прокуренными пальцами, просвечивал рентгеном:
— Ну-т… Дыши… Не дыши… Дыши… — Потом вынес решение: — С учебой пока воздержаться. Месяца полтора. Сколько лет? Девять? Ну, брат, у тебя еще все впереди. Окрепнешь как следует — и валяй. А пока что режим, воздух, питание, питание и питание. — Нутыч посмотрел на маму, на моего тощего брата, стоявшего рядом с ней, и вздохнул: — Гм… мда… питание…
Арифа выписали на несколько дней раньше меня. После ранения ему был положен отпуск на родину. Ариф сплясал мне на прощание лезгинку, обнял: «Держись, Саня!» — и уехал к себе в горы.
А Ленька пошел в школу. В третий класс.
И Мамалыга пошел учиться. И Соловей. Соловья мать отдала в музыкальную школу имени профессора Столярского. Теперь Соловей проводит там дни и ночи и домой приходит только с субботы на воскресенье.
Мама целыми днями на заводе. Гарий Аронович с утра уходит вместе с Ирмой к себе в цирк — он там администратором — и возвращается только поздно вечером. Ирма спит у него на руках. «Работы по горло, Раиса Ивановна, — оправдывается он перед мамой, когда она начинает его бранить, что он мучает ребенка, — скоро сезон открываем».