— Баю-баюшки-баю, я на школу наплюю…
Ленька усмехнулся, подумал, и, перехватив у Гарапили коляску, тоже пропел:
— Баю-баюшки-бай-бай, дома будет нагоняй…
Гарапиля тоже усмехнулся и, в свою очередь, опять перехватил коляску из Ленькиных рук, наморщил лоб: что бы такое придумать в ответ? Но едва он раскрыл рот, как из-за угла показался дед Назар и направился прямо к нам.
«ФИЛОФОРА»
Брюки у деда Назара заправлены в резиновые сапоги. Голенища сапог подбиты синей байкой и вывернуты наружу. Дед шагает вразвалочку, по-морскому, но шаг у него широкий, так что нам с Ленькой приходится семенить рядом с ним.
Идем молча. Жесть-жесть, жесть-жесть, — шуршит брезентовая роба у деда под мышками, и кажется, будто она у него в самом деле выкроена из жести.
За всю дорогу дед только и обронил:
— Ты, Санька, мог бы и дома остаться.
Это в мой-то адрес.
— Ага, — быстро согласился я, продолжая семенить рядом. Сами, значит, в Хлебную гавань, а я чтобы во дворе торчал, да? С Мишкой и Оськой Лаокоона стерег? Не выйдет!
А Гарапилю дед прогнал. Витьку портфель выдал. Дед увидел портфель в коляске и сказал Гарапиле, как отрезал:
— Дуй в школу. А ты, Леонид, со мной пойдешь. В Хлебную гавань. Дело есть.
Ленька, конечно, сразу, без единого слова согласился и даже не спросил, что за дело. Гарапиля тоже было увязался вслед за нами — коляску он оставил в садике — и прошел уже почти квартал, когда дед Назар вдруг обернулся:
— Кому сказал, в школу! Ну!
Пришлось Гарапиле дать задний ход.
Вот и Хлебная. Пусто в гавани. А наш «Альфонс» по-прежнему торчит одиноко в левом углу.
Теплые деревянные причалы пахнут смолой, рыбой и дынями. Но вот потянул ветерок справа, куда мы повернули вслед за дедом, и все перебил густой, терпкий запах йода.
Прямо перед нами возвышалась на причале зеленая гора влажных водорослей. Тут же стояли две полуторки и грузчики в высоких резиновых сапогах, раздетые до пояса, вилами набрасывали водоросли в кузовы машин.
Мы остановились у водорослей. Дед выдернул пучок и дал понюхать Леньке:
— Вот это и есть филофора, из которой йод варят. Черпаем мы ее на Вилковской банке. Два рейса в день — десять тонн.
Я тоже потянулся носом к пучку влажных водорослей в дедовой руке:
— Из этого йод добывают, да? Это для фронта, для раненых, да? А где же ваш пароход?
Дед посмотрел на меня как-то совсем уже сверху вниз и ничего не ответил. Отряхнув руки, он сказал Леньке:
— Теперь пошли на судно.
Мы обогнули полуторки, и у причала за горой водорослей я увидел наконец судно. Небольшое суденышко с рыбацкий дубок.
Мы зашли с носа, и название его — большие белые буквы — оказалось почти на уровне моей головы. Такие буквы, прямые, строгие, без всяких выкрутасов, я уже запросто мог читать. И я прочел:
— «Фи-ло-фо-ра».
«Филофора»? Гм, странное название для морского корабля», — подумал я, но сказать об этом деду не решился.
Внизу, на палубе, копошились два человека. Согнувшись в три погибели, они ползали вокруг лебедки. Две спины: одна — узкая загоревшая, с выпирающими, как у осетра, позвонками; другая — широкая, в промасленной майке. Майка на этой спине была вся в дырочках одинакового размера. Как будто в спину выпалил разом целый взвод солдат.
— Тот, в майке, механик наш, Заржицкий, — объяснил дед Леньке. — А который похудобее и помоложе, боцман, Демьян. Вот и весь экипаж. Матросов у нас нет. Матросом теперь ты будешь.
Вслед за дедом мы перешли по трапу на «Филофору». Остановились у лебедки, и дед спросил:
— Ну как, ребята, тянет?
Спины выпрямились.
— Душу она из меня тянет, Назарыч, — пожаловался механик и вытер вспотевшее безбровое лицо.
Это был толстый, страдающий от жары дядя. На голове у него десяток слипшихся волосин. На нас с Ленькой он не обратил никакого внимания. Зато боцман, тот обратил. Сразу.
— Ба, Назарыч, что это за детский сад с вами?! — широко улыбаясь, спросил он у деда и по-бабьи всплеснул руками.
Он был совсем пацан, этот боцман. Я мысленно прикинул: «Ну, может, года на полтора старше моего Леньки. И чего это он улыбается? «Детский сад». Можно подумать, взросляк нашелся».
— Ты, Димка, особо не гоношись, — осадил его дед Назар. — У тебя у самого еще кое-что на губах того, не обсохло. — Он положил руку Леньке на плечо и сказал, обращаясь в основном к механику: — Вот привел парня, матросом у меня будет.
— Матросом? — переспросил механик и окинул моего братишку таким взглядом, словно приценивался. Затем он вытер ветошью правую руку и протянул ее Леньке: — Заржицкий, Степан Иванович.