— Это что? Это как? Ты почему не сказал?!
Шелушащаяся красноватая корка уже перешла на предплечье.
Пришла тетенька-врач из поликлиники — бабушка наврала по телефону, что у Леши вдобавок к корке температура поднялась. То есть не наврала, а сочинила, взрослые не врут. Леша терпеливо держал под мышкой градусник, пока врачиха, надев очки и вывернув колпак настольной лампе, изучала его левую руку. Потом она посмотрела на градусник, покачала головой и сказала, что у Леши, скорее всего, чесотка.
— А не лишай? Вот тут, смотрите, похоже. — Бабушка положила на стол растрепанную «Медицинскую энциклопедию». — Точно не лишай у него?
— Вы бы лучше псориаза боялись, — процедила тетенька-врач, и Леша подпрыгнул — не хватало, чтобы они с бабушкой еще и псориаза начали бояться. — Скорее всего, чесотка.
Бабушка облегченно выдохнула.
— Ну, чесотка — это не страшно. У Светочки моей тоже была в детстве, мазями вылечили. Слава Богу, слава Богу… Я ему все время напоминаю: помой руки с мылом. Не моет! Он у меня вообще страшный грязнуля. Вы ему скажите, что чесотка — это болезнь грязных рук!
— Угу, — кивнула тетенька-врач и ушла в ванную.
— Ба, а мама что, тоже грязнуля была? — беспечно спросил Леша.
Бабушка ахнула и ударила его по губам:
— Не смей!.. Не смей никогда так о матери покойной говорить!
Леша молча облизал губы и шумно втянул соленую слюну с кровью. Бабушка опять ахнула, сунула ему платок, а сама подошла к иконе на полочке и шепотом попросила у нее прощения за то, что сироту нечаянно обидела.
Вернулась врачиха, отдала бабушке рецепт и стала одеваться. Велела больше ее не вызывать, самим приходить через две недели в поликлинику, если мазь не поможет. И обязательно всю Лешину одежду, постельное белье постирать и прокипятить. Бабушка кивала и благодарила своим специальным голосом для чужих, таким тоненьким и ласковым, и вынесла врачихе кусок пирога с вареньем. Потом закрыла дверь и хмыкнула:
— Ишь, цаца…
На самом деле бабушка врачей ненавидела, а больницы-поликлиники и подавно, и вызвала тетеньку только потому, что уж очень боялась заразного лишая. Эти самые врачи в больнице погубили Лешину маму Свету, совсем молодую, и она теперь смотрела с фотографий с той потаенной печалью в глазах, которая бывает только у мертвых. Леша тоже чувствовал к врачам неприязнь — если бы они не погубили маму, ему не пришлось бы жить вдвоем с бабушкой.
Бабушка сначала мазала Лешу мазью сама, потому что он ничего не умел делать как надо, потом сказала, что он уже взрослый оболтус и как-нибудь один справится. Шелушащаяся корка переползла на грудь, а ладонь, с которой все началось, стала покрываться трещинами. Бабушка нашла в старых записных книжках номер телефона единственного врача, которому доверяла, — уролога, когда-то вылечившего дедушку, человека во всех отношениях замечательного. Тот выслушал очень внимательно. Сказал, что у Леши однозначно не лишай, но и не факт, что чесотка, скорее обыкновенная экзема на фоне полового созревания, такое часто встречается. А мазь прописали дрянную, лучше сделать самостоятельно смесь из серной и цинковой мазей, тертого картофеля и топленого масла. И, конечно, ванночки с солью. В первую неделю может быть ухудшение, это совершенно нормально.
Бабушка повесила трубку и вздохнула с облегчением — вот какой же человек замечательный, врач от Бога, сразу надо было ему звонить, а не дуру эту звать из поликлиники. И пошла на кухню тереть картофель.
В школе корку давно заметили и дразнили Лешу беспощадно. Получил он наконец собственное погоняло, только очень обидное — Леша-Лишай. Даже двоечница Скворцова, которую саму обзывали слабоумной, отсела от него за другую парту — а вдруг он заразный? И заявила, что от Леши плохо пахнет. Вот ее бы мазали всеми мазями сразу и топленым маслом впридачу — еще бы не так завоняла…
Леша стал чаще просыпать уроки, жаловался, что у него болит голова. Вдобавок — видимо, от всех этих неприятностей, — у него совершенно пропал аппетит. Даже хуже, он чувствовал голод, но от бабушкиных супов и каш его буквально тошнило. Бабушка и любимые макароны с сыром ему готовила, и сладкий молочный суп — все равно невкусно было до омерзения.
Бабушка запирала его на кухне, пока не съест, и кричала через дверь, что он неблагодарный, бабушка целыми днями у плиты корячится, чтобы его вкусненьким накормить, а он плюется, вот завтра бабушка вообще ничего готовить не будет, чтоб он поголодал, сам-то яйца сварить не умеет. Избаловала его бабушка, есть грех, избаловала, хотела, чтобы все у него было, чтобы голода не знал, вот он и капризничает, бесстыжий, в войну люди мякину ели, а у него хочешь — варенье, хочешь — печенье, и плюется еще, физиономию кривит…