Хозяин для спорости дела отдал подручному свой кожаный фартук.
— Не видя тебя на деле, я сулил в месяц трешник, а увидел — с полтиной положу, — сказал он. — Работай на доброе здоровье, а я пройдусь до чайной.
Другим днем, придя на работу, Филипп Корень, крестясь, отвесил несколько поклонов на восходящее солнце.
— А ты что же, неверующий? — спросил он Калинина, любившего перед началом дела покурить.
— Давно не верю. С детства…
— Вот таких бог и наказывает. Нанял тебя, а не спросил: откуда ты, коль не тайна?
— Не тайна. Из Питера, путиловец.
— А-а-а, понятно… — протянул хозяин. — Не ты первый, не ты последний в наших краях.
— Может быть, и последний. Как сказать… Времена меняются…
Филипп Корень, насупив густые брови, сверкнул глазами на Калинина.
— Выходит, мастер-то с душком и щетинкой?
— Какой есть.
— Уходи от меня. По лету тут крестьяне будут из соседних деревень с лемехами да с ошиновкой колес, а ты им, чего доброго, про царя да про нашего брата… Пока дело далеко не зашло, расстанемся подобру-поздорову.
— Оседать я здесь не собираюсь, Филипп Корнеевич. Расстанемся так расстанемся.
Хозяин сходил в чайную, выпил. Придя оттуда и увидев Калинина с дорожным мешком, изменил свое решение, стал удерживать:
— Заказ тут мне перепадает от купца одного… С завитушками решетку сделать на могилу его супруги. Прошлым годом почила.
— Сколько с него берете?
— Это мое хозяйское дело. Хоть бы две красненьких.
— Пополам — тогда останусь.
Филипп Корень поперхнулся.
— Куда же ссыльному такие деньги! Мне вон кузницу бы перестроить.
— А у меня семья осталась на родине без помощника.
Хозяин покряхтел и согласился.
Работали, не отходя от горна. Мехи беспрерывно дышали на огонь. Калинин то и дело бросал горячее железо на наковальню, а Филипп Корень ладил пудовым молотом. Слышалось далеко, будто приговаривал кто-то: «Так и надо, так и надо, так и надо, так и надо!..»
На улице холодно, однако тому и другому приходилось утирать с лица пот. Вздрагивали стены кровли, только чурбан под наковальней, врытый в землю, стоял насмерть. Отлаженные на полукруг детали одна за другой переносились в огромный чан с водой и там, как бы сердясь, шипели. Трубы набивали песком, а затем накаливали, чтобы при гнутье не было трещин.
А как только решетка с завитушками была поставлена, Калинин простился со здешними крестьянами и ушел из Мяндусельги в городок Повенец.
ПОВЕНЕЦ — СВЕТУ КОНЕЦ
— Важный квартирант у меня будет. Из Питера, — говорила соседям хлопотливая Авдотья Родионовна Юшкова. — Жильца, милые, еще в глаза не видела, а деньги за постой уж получила.
Хозяйка побелила печь, помыла пол, постелила тряпичные полосатые дорожки. На окна повесила ситцевые занавески.
Прибыл питерец сюда в весеннюю распутицу, измучившийся, простудившийся, с резкой болью в сердце.
Это был Михаил Иванович Калинин.
Первые дни он лежал в постели и слушал товарищей, отбывавших ссылку в Повенце по второму и третьему году.
— Камня и воды здесь много, а хлеба мало. Питается народ рыбой да загнившей от сырости картошкой. На праздник к обеду заяц-беляк, вот и все. Кругом озера, болота и глухие топкие леса. Одним словом, стреножены мы. Не зря говорят: «Повенец — свету конец».
Приподнимаясь в постели, Калинин со свойственной ему горячностью возражал:
— Надо одно понять: мы борцы за рабочее дело. И куда бы нас ни загнали, в каких бы условиях мы ни оказались, не сдаваться. Революция не за горами. На наше место стали другие. А мы отсюда, издалека, должны помогать им.
— Бежать надо, Михаил Иванович, — советовали друзья.
— Кто может — бегите. Но об этом не говорите вслух. Полицейских и здесь не меньше.
В дом вошла соседская девочка Любаша, быстрая, проворная, успевшая за какие-нибудь минуты сбегать в лавку за спичками и махоркой.
— Вот спасибо, — смягчившись, сказал Калинин. — А у меня книжка для тебя, Любаша, есть. Про царевну-лягушку.
Девочка от книжки отказалась:
— Буковки я знаю, а читать не умею.
— Грех невелик, я тебя научу. Каждый день по часочку будем сидеть над букварем и задачником.
Хозяйка, услышав такой разговор, обрадовалась:
— Коль обучите грамоте, то-то ее мать будет вам благодарна! И Люба ходила бы в школу, да нет шубки и валенок.