— Эй, фрицы, выходите! — крикнул боец в черную нору, ведшую в дзот.
В ответ раздалась автоматная очередь.
— А-а-а, так, гады! — крикнул солдат и метнул гранату.
Бой между-тем гремел уже где-то впереди. Очевидно, пока рота Зарубина разгрызала «орешек», части, наступавшие по склонам и ущелью, продвинулись вперед. Это, наверно, и заставило немцев покинуть укрепленную вершину.
Серегин вложил в кобуру пистолет и вынул блокнот. Он узнал и записал фамилию бойца, который швырнул в дзот гранату.
Гвардии лейтенант, подсчитав потери, повел роту под гору, где командир батальона собирал свои силы после боя за вершину. Замполит с забинтованной головой, на которой капелюха, ставшая маленькой, сидела неожиданно ухарски — набекрень, пытался было отослать Серегина к замполиту полка, которому он только что отправил политдонесение, но, узнав, что корреспондент был все время в седьмой роте, сам стал расспрашивать его, а потом рассказал, как дрались другие роты батальона. При этом он несколько раз применил выражение «как вы сами видели», что было очень приятно корреспонденту. Записывая факты и фамилии, Серегин с удовольствием подумал, что ведь это был последний бой за вершину в горно-лесистой местности.
Побеседовав с замполитом, Серегин увидел минометчиков, которые торопливо несли свое тяжелое вооружение, догоняя ушедшую вперед пехоту. Он докинул батальон, чтобы хоть на ходу поговорить с их командиром. Потом встретил раненого лейтенанта и спросил, когда он ранен и что происходит впереди. Лейтенант сказал, что немцы откатываются и, вероятно, бой идет уже в станице Подгорной.
Когда Серегин вошел в станицу, бой уже затих. Лишь изредка в отдалении раздавались отдельные винтовочные выстрелы. На улицах было пустынно, но над трубами вились веселые дымки. Уловив занесенный откуда-то ветерком вкусный запах, корреспондент вспомнил, что еще ничего не ел, и почувствовал смертельный голод.
КП полка Серегин нашел с помощью связистов, тянувших туда телефонную линию. В первой половине хаты стояла большая печь, в которой пылал хворост. Перед печью, на низенькой скамеечке, сидела маленькая сгорбленная старушка и чистила мелкую картошку. По ее морщинистому лицу струились слезы. Мальчик лет двенадцати подбрасывал в печку хворост. Молодая женщина с худым, изможденным лицом, которое сейчас лучилось радостью, старательно скоблила большую сковородку. На лавке у стены сидел ординарец Шубникова и еще один боец, вскочившие, когда вошел Серегин. Старушка продолжала прерванный его приходом разговор:
— И все ж время в лесу да в горах, как все одно звери какие бездомные. О господи! А они ж тут, на нашем добре, как паны жили… Настя, брось сковородку, сбегай до Попилихи, попроси у ней масла, а то у нас на донышке осталось, да и горчит. А ты, Петро, возьми макитру да мотнись к Терновым. Скажи, что бабка просит огирькив, да бурых, не для себя — дорогих командиров угостить… Вот так, сыночки, мы и жили под врагом. Поразорил все, аспид проклятый, — повысила старушка голос, мешая слезы горя со слезами радости, — ну, чисто всего лишил. Была у меня захованная кадочка соленья — испоганили. Как мороз ударил, дивлюсь: прутся до нашей хаты четверо або пятеро ночевать. Что я могу зробить? Взяла простыню, одеяла, наволочки — все тряпье, что может для тепла сгодиться, да в воду понамочила, — грейтесь теперь, ироды, думаю. Взошли они, а на кроватях — голые доски. «Не чуяла, говорю, что придете, стирку начала». Вот они с того разъярились, обшарили всю хату, посуду побили, полезли в погреб, тую кадочку нашли, прострелили ее и напакостили. Теперь за солеными огирьками к соседям итти…
Она всхлипнула. Спиральная стружка картофельной кожицы быстрее поползла из ее морщинистых пальцев.
— Пополуднейте чем бог послал, а на вечерю пошукаем, может птицу какую найдем, или яичек, иди мясного. Я ж знаю: станичники кой-какую давность от тех куроедов сховали.
— Да вы, бабуся, о нас не беспокойтесь, — мягко сказал ординарец, — нас же снабжают. Вы о себе думайте.
Старушка испуганно замахала на него:
— Что ты, что ты! Чего нам о себе думать? Мы теперь, как у родной матери, не под Гитлером. И чтоб я в такой великий праздник да не угостила дорогих гостей… освободителей наших… ненаглядных сыночков…